– И уже никогда не вернулась, – тихо рассказывала Салли. Мы сидели в мастерской, ели тушенку, на столе горели свечи. – Время от времени она присылала открытки, реже – письма, в которых расписывала, как хорошо она устроилась – от клиентов, мол, отбою нет, и все в таком духе. У нас был ее адрес, и вот однажды я поехала в Лондон повидать сестру. Это было примерно через год после того, как она сбежала. Я как раз кончила школу и думала, может, она посоветует мне, чем заняться. Она писала, что у нее большая квартира, и я подумала, что смогу пожить у нее несколько дней. На самом деле она снимала комнатенку в Паддингтоне, и ванна там была одна на пять человек.
Она не очень-то обрадовалась моему приезду, мы ни одного вечера не провели вместе. Не знаю уж, что она делала по ночам, но каждый вечер красилась немилосердно. Косметики чуть ли не в сантиметр слоем. Через три дня я почувствовала, что с меня хватит. Целыми днями она полуодетая валялась на кровати, курила, как паровоз, а по вечерам куда-то уходила. Со мной почти не разговаривала, в комнате пахло какой-то кислятиной… В общем, я вернулась в Ливерпуль в подавленном состоянии. Родителям я, конечно, не стала ничего рассказывать. Врала, что прекрасно провела время. Но Молли после этого совсем перестала нам писать, и, мне кажется, мама о чем-то догадывалась, потому что снова и снова принималась расспрашивать, как я погостила у Молли. Больше мы о ней ничего не слышали. Была, правда, странная открытка на Рождество, а потом, через четыре года, ее убили в вашем доме.
Салли испугал пример сестры, и она решила все делать наоборот. Осталась дома, в Ливерпуле, поступила в художественную школу, а теперь работала дизайнером в лондонском рекламном агентстве; квартира у нее была в Ковент-Гардене. На выходные она приезжала к Гарри в Уилтшир. Вместе они пытались выяснить, чем занималась и с кем общалась Молли в Лондоне перед приходом к нам в Болтонс. Они побывали по адресу Молли в Паддингтоне, но там ее никто не помнил. В доме по-прежнему была дешевая гостиница с сомнительными постояльцами, и Гарри некоторое время даже пожил там под вымышленным именем, надеясь что-нибудь выяснить о Молли, но безуспешно. Однажды Гарри привез Салли в Уилтшир, чтобы познакомить с родителями, но в последнюю минуту она его отговорила: какой для них будет удар, если их сын вдруг объявится, да еще с сестрой Молли Бэйнбридж! Тогда Гарри захотел показать ей нашу старую гончарную мастерскую, а тут ему пришло в голову, что это неплохое укрытие: кто додумается искать пропавшего сына под носом у родителей?
– Вначале ему было очень тяжело, – сказала мне Салли, когда Гарри вышел за дровами. – Он часто видел отца издалека, и ему очень хотелось его окликнуть. Но, с другой стороны, в этом были и свои плюсы: он все время знал, что родители живы-здоровы.
Я наблюдала, как она разбирает спортивную сумку, вынимает джинсы, шерстяной жакет приглушенной окраски, теплые носки, простые белые футболки и строгую ночную сорочку от Лоры Эшли с пуговками под самое горло. Салли – серьезная девушка, полная противоположность своей неряхе-сестре, тонкая и изысканно-сексуальная. Такая девушка вполне могла бы стать моделью – у нее есть изящество и стиль. Я поглядела на Гарри. Он как сумасшедший метался по мастерской, натыкаясь на предметы, – волосы всклокочены, на лице счастливая улыбка. Я порадовалась за него. Салли рассказывала ему лондонские новости.
Странные у них отношения. Для Салли их связь похожа на роман с женатым мужчиной – тайна, о которой никому нельзя рассказать. В Лондоне у нее совершенно другая жизнь – друзья, приятели, коллеги, которые ничего не знают о Гарри. Я заметила, что Гарри понимает ее с полуслова, внимательно слушает ее подробный отчет о том, что произошло в офисе за неделю и кто что сказал, вставляет какие-то замечания, как будто хорошо знает этих людей. В конце концов, подумала я, он ведь сам работал исполнительным директором до своего исчезновения и должен все это хорошо себе представлять. Я вдруг поняла, что этот их еженедельный разбор событий – своего рода ритуал, и довольно интимный, и почувствовала себя лишней.
– Но почему же вы сразу мне не позвонили? – спросила я. – Я ведь очень волновалась.
Как обычно, Салли ответила за двоих:
– Тебя не так-то просто найти, Сван. Во-первых, ты все время в разъездах, а во-вторых, ты ведь знаменитость, тебя охраняют, ты ездишь с шофером, почти нигде не появляешься одна. Поверь, мы все время об этом думали. Конечно, я могла одна прийти к тебе, но, если честно, я побаивалась. Ты ведь не просто сестра Гарри, ты – мировая знаменитость. Мне бы пришлось как-то доказывать, что я действительно пришла от Гарри, что я его друг, а не просто человек с улицы. Мы не могли придумать, как пробиться к тебе через стену окружаюших тебя людей. И потом, хотелось прийти уже не с пустыми руками, и мы решили подождать, пока что-нибудь выясним о смерти Молли. Пожалуйста, попытайся нас понять.
Ее слова потрясли меня, я вдруг поняла, как много в них правды. Неужели я действительно так высоко вознеслась, что они боялись обратиться ко мне? И чем больше я думала, тем больше убеждалась в том, что я действительно очень оторвана от мира. Да, я много времени провожу на публике, но личная моя жизнь закрыта от всех. Я взглянула на Гарри и позавидовала ему. Мне вдруг захотелось, чтобы и в моей жизни был близкий человек. Не пора ли, подумала я, спуститься с пьедестала супермодели в нормальную, обычную жизнь?
Я предложила было Гарри денег, чтобы снять квартиру и купить кое-что из одежды, и сразу же поняла, что совершила ошибку. Им не нужно ни моего богатства, ни моей славы, им нужна я сама – та самая живая девушка, что все время скрыта под нарядами знаменитых модельеров.
Уже сидя с шофером в своей машине, которая выруливала к автостраде на Лондон, я вдруг подумала: «А есть ли она там еще, эта живая девушка?»
Финала конкурса «Девушка года» в нью-йоркском отеле «Плаза» я ожидала с некоторым опасением. То, что мне вместе с Чарли Лобьянко придется вести программу, то есть, как на церемонии вручения «Оскаров», стоять за импровизированной трибункой и читать всякие глупости, сочиненные устроителями, – волновало меня меньше всего. Дело в том, что одним из членов жюри конкурса будет Тадзу Такамото, глава японской компании, которая осуществляет проект «ЛЕБЕДЬ». Последнее время обязанности главной девушки проекта стали меня порядком тяготить, и я даже показала Чарли свой контракт, чтобы он поискал там какую-нибудь лазейку. Он сказал, что через год контракт можно разорвать. Но, поскольку я разрываю его досрочно, проработав три года вместо пяти, я должна буду уведомить руководство компании за шесть месяцев до ухода. Другими словами, если я хочу уйти, то в ближайшие три месяца мне надо сообщить об этом мистеру Такамото, – кстати, я никогда не называла его просто Тадзу.
Мистер Такамото вполне годился мне в дедушки. Он прекрасно сохранился, но тем не менее лет ему было очень много – он еще помнил землетрясение в Токио 1923 года. Вокруг поговаривали, что, мол, ему уже давно пора на покой, но, насколько я могла судить, он был в полном порядке и хорошо ориентировался в делах фирмы. Мне нравились его очаровательные старомодные манеры, и некоторым образом он действительно напоминал моего деда. Обычно он слушал меня с таким выражением на лице, что я чувствовала себя одновременно и маленькой девочкой, и умудренной женщиной. Я понимала, что эта его улыбка вызвана не столько вежливостью, сколько замешательством – блестящий мир моделей и моды в известном смысле его шокировал. Я почти ничего не знаю о Японии и ее культуре, но догадываюсь, что старшему поколению японцев вряд ли может нравиться, что по подиуму расхаживают полуголые женщины.