Выбрать главу

— А я не хочу подыхать! — поднял голову Лонг.-

Мне нравится жить. Я еще не съел своей тысячи котлет, не выпил того, что мне отмерено выпить… Он неожиданно грубо выругался. — Я попал в жернова, и они крутятся, Ойх, крутятся!

— Вы никогда не думали о побеге?

— Бежать? — лицо Лонга нервно передернулось. — Куда? Через три дня меня приволокут к Стану, как взбесившегося пса, — на цепи, и я буду лизать ему руки, вымаливая прощение. Это унизительно, Ойх!

— Но оставаться здесь еще унизительнее!

— А вы? — укоризненно отозвался Лонг. — Вы сами? Читаете мне нравоучения, а вечерами просаживаете деньги в кабаке, валяетесь с женщинами в постели, а потом рассуждаете о предназначении человека. Это, по-вашему, нравственно?

Давид почувствовал, что краснеет.

— Кто вам… — начал он, но Лонг насмешливо перебил:

— Анкета, Ойх, всего лишь полицейанкета, которую я получил в порядке ознакомления с будущим объектом. Жандармерия проявляет чудеса тайного сыска, не правда ли? У меня нет желания попасть под колпак собственного аппарата. Противно, знаете ли, становиться полярником.

— Кем? — Давиду показалось, что он ослышался.

— Полярником, — повторил Лонг. — Это наш жаргон. Так мы называем соиизменников.

Они замолчали, и стала слышна далекая музыка — ресторанная вакханалия достигла своего апогея.

— Я шел сюда узнать, что нас ждет, — нарушил молчание Давид. — Теперь надо думать, что я должен сделать, чтобы этого не случилось.

Лонг хмуро смотрел на него.

— Вы пойдете со мной, — продолжил Давид.

— У меня нет ни малейшего желания…

— А меня не интересуют ваши желания, — жестко Отрезал Давид. — Вы пойдете со мной, хотите вы этого или не хотите.

— А если я не пойду?

— Обойдемся безо всяких «если». В самом этом слове кроется какая-то безнадежность для спрашивающего. — Давид прошелся по комнате и остановился перед пультом машины. — Я полагаю, что вся система коммуникационно связана с компьютером?

— Да, — послушно отозвался Лонг.

— Пароль?!

— Что?

— Я спрашиваю, какой пароль предусмотрен для входа в программу?

— Зачем вам это, Ойх?

— Узнаете. Назовите пароль.

— Вы хотите уничтожить систему? Но это безумие!

— Я думаю, что у вас предусмотрено уничтожение системы на случай непредвиденного вмешательства в вашу работу?

Лонг невнятно выругался.

— Почему вы думаете только о себе? Почему вы не спросите, хочется ли подыхать мне?

— Я уже спрашивал вас об этом и знаю, что подыхать вам не хочется. Так что у вас предусмотрено для уничтожения системы?

— Этого я вам не скажу.

Давид повернулся к хозяину кабинета. Широкое лицо Лонга было в капельках пота. Лонг боялся, и, почувствовав этот страх, Давид понял, что Лонг ничего не скажет.

— Повернитесь, — приказал он.

Лонг догадался и покорно повернулся к Давиду спиной, скрещивая кисти рук. Давид связал ему руки капроновым чулком, туго затянув узел.

— Мне жаль вас, — сказал Лонг, не оборачиваясь. — В одиночку воевать с государством — значит заранее обречь себя на поражение. Вас просто уничтожат.

— Слишком много разговоров, — заметил Давид. — Жаль, что вы отказываетесь назвать пароль. Придется использовать более примитивные методы.

— А что будет со мной?

— Не знаю, — честно сказал Давид. — Самым разумным было бы застрелить вас. Но у меня не поднимется рука выстрелить в связанного и безоружного человека. Вы пойдете со мной. Хотя бы до берега.

— Во всем обвинят меня.

— Тогда у вас останется один выход: бежать вместе со мной. Что это у вас — спирт?

— Черт! — почти прокричал Лонг. — Откуда у вас эта решимость? Вы всегда казались мне мягким человеком.

— Вы сами загнали меня в угол, — Давид сунул в бутыль палец и принюхался к жидкости. — Похоже, что спирт. Чему же вы удивляетесь? Даже безобидные козы оказывают сопротивление волку в безвыходной ситуации. Я ненавижу тех, кто пытается меня мять, как пластилин. И мне кажется, что таких, как я, немало.

— Я устал, — сообщил Лонг. — Вы больны, Ойх. Ведь это чертовски заманчиво создать общество единомышленников, общество, в котором нет разногласий, в котором все его члены подчинены единой цели.

— Да, — отозвался Давид. — Только все это уже было. В Германии. Кончилось это душегубками и газовыми камерами концлагерей. Во имя единых целей.

— Но почему нужно ждать самого плохого? Почему концлагеря, почему обязательно газовые камеры? Наоборот, существование «системы» отвергает саму необходимость существования концлагерей!

— Общество единомышленников возможно только на добровольной основе. В рай взаимопонимания нельзя загонять плетьми. В противном случае это фашизм, а от него всегда смердело.

Однако скоро рассвет, и нам пора заканчивать наши споры.

Лонг тоскливо уставился в окно

— Послушайте, Ойх, давайте договоримся? Я вам ключ, и вы оставите меня в покое. Идет?

— Нет. К сожалению, я не могу оставить вас в покое. С вашими идеями переустройства общества вы мне можете здорово навредить.

— Нет, я серьезно, — Лонг встал и остановился в нескольких шагах от Давида. — Давайте заключим сделку? Вы получаете необходимое и делаете свое дело. Я понимаю, что систему не сохранить. Жаль. В нее угрохано столько денег, что вашему вонючему Авторскому Союзу пришлось бы в полном составе творить бесплатно четверть века. Великолепная машина, Ойх! Впрочем, где вам это понять, вы же инженер человеческих душ. Ломать — не строить, так? Я согласен. Но меня вы отпустите. Вы собираетесь исчезнуть этой ночью, верно? Я не буду вам мешать. Я с удовольствием поразмышляю над вашими доводами где-нибудь на берегу. Такой вариант вас устроит?

— Почти, — отозвался Давид, поразмыслив. — Не хватает только обещания, что вы не будете продолжать вашу работу. Хотя бы при жизни генерала Стана.

Лонг негромко засмеялся.

— А вот таких обещаний я давать не буду. Впрочем, это вас должно мало беспокоить. Для того чтобы построить такую систему повторно, придется продать с молотка всю нашу страну. Кредитоспособность Стана

настолько сомнительна, что в долг ему не дадут даже на строительство личного бункера. Ну, что, скрепим наш договор? В той бутылке, что вы смотрели, действительно находится спирт.

Путь к берегу оказался легче, чем рассчитывал Давид.

— Не давит? — спросил он, проверяя узел на запястьях Лонга.

Тот что-то проворчал, заворочался, усаживаясь удобнее. Над островом уже стоял серый полумрак, возвещающий скорое наступление дня.

— Сколько осталось? — спросил Лонг. Давид взглянул на часы.

— Пятнадцать минут.

— Глупо. — Лонг посмотрел на серую гладь озера. — Знаете, что это там мигает? — неожиданно спросил он.

— Нет.

— Это маяк Скорса. — Лонг вздохнул. — Все-таки вы террорист, Ойх! Какую машину угробили. Ее память накапливалась нами четырнадцать лет! Представляете?

— Значит, теперь у нас есть время

— Подумайте, сколько людей вы обрекли на физическую смерть. Теперь Стан начнет уничтожать своих политических противников. Вы не кажетесь себе убийцей?

— Нет. Я всегда считал, что духовная смерть страшнее физической. Человека рождает дух. Физическая смерть являет миру героев, в то время как духовная — предателей и ренегатов. Я знаю, что многие из тех, кого теперь ожидает смерть, благодарили бы меня за сделанный за них выбор.

Он снова взглянул на часы.

— Ну, мне пора. Прощайте!

— Прощайте, — сказал Лонг. Усмехнувшись, он добавил: — Вы из породы бойцов. Поэтому звать на помощь я не буду, рот мне вы можете не затыкать. Тем более, что теперь кричать бесполезно.

Давид спустился к воде, чувствуя спиной пристальный усталый взгляд. Он огляделся. Берег был пустынен, и только у лодочной станции раздавался негромкий хохот — солдатня боролась со сном нескромными анекдотами.