— Придем на Кабаргинку, увидите на деревьях знаки старых ва-панцуев, — сказал подошедший к нам Лемешко.
— И кумиренки их кое-где сохранились, — добавил Цыганков с улыбкой. — Весело было корневать с ва-панцуями. Садимся, бывало, у костра обедать, они первое дело божков своих кормят. «На, бога, кушай мало-мало, панцуй давай сипие, упие давай!» Положат в дупло немного рису, кусок лепешки, черемшу. Потом уж сами садятся за еду. Помню, однажды ночью ветер поднялся, сучок с дерева упал. Вскочили искатели со своих мест, давай костер заливать водой и тревожным шепотом зовут нас: «Ходи другое место, тут бога сердись, наверно, кушай мало давай!» А нам неохота с насиженного места трогаться, спать охота. «Но пойду, — говорю я, — ничего страшного не случилось». А они на своем стоят, со слезами просят нас перебраться немного подальше.
— Все время вместе ходили, — сказал Никита Иванович. — Поначалу, правда, не подпускали нас близко к женьшеню. Увидят вдали корень, просят нас не подходить к нему, а только смотреть, чтобы «худой люди» не подглядел. А после, когда крепко с нами подружились, искали женьшень на равных правах. Конечно, дело это не простое — тонкое. Особенно выкопка корня. Тут надо глядеть в оба. Помню, нашли мы корешок тантаза — трехлистный. Пока подтрушивал костяной палочкой землю, все ладно шло. А как стал вынимать корень из земли, оборвал мочку. Сяо как закричит на меня, затопает ногами, чуть не плачет. Еле успокоил его. А потом дело у меня пошло. Не хуже Сяо Батали управлялся. — Никита Иванович остановился, осмотрелся по сторонам: — За разговорами пятнадцать километров отмахали. А денек-то жаркий будет!
Мы шли примерно километра по четыре в час — спокойным размеренным шагом. Мешки с продуктами были хорошо прилажены, легкие олочи, перехваченные на подъеме и пониже колен кожаными шнурками, тоже почти не чувствовались на ногах, хотя роса и сильно намочила обувь. Правда, посохи облегчали нам ходьбу. Когда хотелось курить, мы не садились, а, опершись на посохи, стоя, свертывали папироски и курили.
Внешне мы выглядели все одинаково, если не считать Никиту Ивановича, который выделялся своим высоким ростом, могучими плечами и чересчур длинными руками. Даже посох приходился ему чуть пониже плеча. Цыганков и Лемешко были почти одного — среднего — роста. Цыганков был очень худ, легок, подвижен. Лемешко, несмотря на живое лицо, выглядел несколько угловатым, медлительным и крайне неторопливым в движениях. Глядел он, как я уже говорил, с хитрецой и постоянно слегка улыбался уголками рта. Все трое по праву могли считаться стариками, если бы старость действительно коснулась их. Никите Ивановичу шел шестьдесят седьмой год; Лемешко — шестьдесят пятый; Цыганкову в этом году исполнилось шестьдесят. Но ни у кого из них не было ни сединки в волосах. Как это обычно бывает с людьми, проведшими всю жизнь в тайге, на природе, все трое выглядели намного моложе своих лет. Но не только в этом, оказывается, был секрет их молодости. Каждый из них вот уже в течение долгого времени регулярно пьет настой женьшеня...
Не замедляя шага, двигались мы в глубь тайги. В местах, где туман был особенно густ, мы растягивались в цепочку, подавали друг другу посохи.
Из-за горного хребта медленно поднималось солнце. Утренний туман постепенно рассеивался, сползал по склонам сопок, обнажая каменные вершины и одновременно окутывая дымчатой пеленой их подножия. Здесь уже начиналась настоящая тайга: виноградные лозы крепко переплелись с колючим шиповником, в хаотическом беспорядке, тесня друг друга, росли кислица, мелкоцветная фрима, изящный веерообразный «венерин волос» и несчетное количество таежных цветов — от алой саранки до огромных желтых пионов. На растениях лежала обильная роса.
Вскоре перед нами открылась довольно длинная просека, вдоль которой бежала узкая охотничья тропа.
По обеим сторонам просеки росли вперемежку тополя, бархатное дерево, мелколистный вяз. В одном месте по широкому морщинистому стволу бархатного дерева торопливо рыскал поползень. Юркая птичка хлопотливо обшаривала клювом все углубления на коре, извлекая из самой глубины многочисленных гусениц, червячков, мошек. Поползень был так занят своим делом, что не обращал, казалось, ни малейшего внимания на наше присутствие. Лишь немного погодя, когда я заговорил с Цыганковым, птичка встрепенулась, нахохлилась и, юркнув под ветку, быстро перепорхнула на соседнее дерево, где снова занялась своей работой.