Слушает генерал, зубами скрипит, ушам не верит, что пленник осмелился с ним, с генералом, так говорить.
— А ты, Сергей Лазо, укажи все-таки, где войско твое расположено, — сдерживая себя, требует Оой.
— Повсюду, по всему нашему русскому краю бойцы-партизаны расположены. На фронте и в тылу, в городах и селах... — отвечает Лазо.
— И сколько их?
— Столько же, сколько звезд в небе! Попробуй-ка сосчитать! — говорит Сергей Георгиевич и смеется.
Вскипел генерал, поднялся, пробежал туда-назад по комнате и как заорет благим матом:
— Не дам я тебе воли за такие слова, не дам!
А Лазо и говорит ему:
— Из ваших кровавых самурайских рук брать воли не собираемся. Мы ее в открытом бою завоевываем. Погоди, Оой, еще не так забегаешь! Не то еще будет вам...
Затопал кривыми ногами Оой, ощерился, ровно шакал, замахал короткими руками.
Тут вваливаются в комнату майор Хотьсебе[4] с двумя солдатами и прямо к Лазо подбегают.
Оой приказ им дает:
— Уведите обратно коммуниста в каземат, под семью замками держите его.
— Будет исполнено, господин генерал, — отвечает майор Хотьсебе.
В ту же ночь японцы решили покончить с Сергеем Лазо. Привезли его под строгим конвоем на разъезд Муравьев-Амурский. Там в тупичке паровоз-маневрушка стоял под парами. Номер того паровоза «ЕЛ-629». Согнали солдаты, под страхом расстрела, с паровоза бригаду — машиниста, помощника и кочегара, — приказали им подальше уйти от разъезда. Навалились самураи на Сергея Георгиевича, веревками руки скрутили ему, мешок на голову набросили — и в паровозную будку втащили. Нестерпимым жаром из топки обдало. Понял наш Сергей, какую страшную казнь для него самураи готовят. Расправил орел наш крылья свои, путы на себе разорвал, скинул мешок с ясных своих очей — и давай врагов кулаками чесать; всех разбросал. Потом как нажмет рычаг у машины, как поддаст пару в котел — стрелой помчал паровоз! Мчится, аж рельсы гудят. Доехал Лазо до Раздольного, затормозил. Высунулся из будки и видит: на перроне взвод беляков-бочкаревцев. Эти у японцев на побегушках служили.
«Вот так штука, — подумал Лазо, — из огня да в полымя».
Опять рычаг нажал и на перегоне на полном ходу спрыгнул с паровоза. Поднялся, огляделся по сторонам — кругом родная тайга. Тополя на ветру шелестят, травы долу никнут — потайные тропки показывают. Долго не думал Сергей — в тайгу подался. День идет, два идет — никого. Ну, значит, нет за ним погони. Лег на траву, уснул.
Поднялся с утренней зорькой — и пошел по лесу. А время было весеннее, раннее — нечем в тайге силы подкрепить. Только черемша из-под земли пробиваться стала. Одной молодой черемшой и питался Сергей Георгиевич. А путь предстоял дальний. На третий день фанзушку увидел — старенькая, односкатная, крытая дерном, в распадке притаилась. Собрал последние силы Лазо и пошел к ней напрямик.
— Эй, хозяин, прими гостя! — крикнул он, подойдя.
И верно, вышел из фанзушки старик удэге. Видит — путник еле на ногах стоит, оружия при нем нет.
— Ходи-ходи, капитан. В моей фанзе добрым людям всегда отдых есть, — говорит удэге.
Был это искатель женьшеня. Он помог Лазо войти в фанзу, уложил его на топчан, медвежьей шкурой укрыл, накормил, чаем крепким напоил.
Утром будит Сергея Георгиевича старик, а гость подняться не может. То в жар бросает его, то в холод. Мечется, бедняга, бредит. Склонился над ним старик, прислушался, понять хочет, что говорит гость, а понять не может.
— Друг, передай товарищам, что жив Лазо, — придя немного в себя, промолвил Сергей Георгиевич.
— Капитан Лазо? — воскликнул удэге и обрадовался. Вот, значит, какой знаменитый гость в его глухую, заброшенную в тайге фанзушку забрел. Имя Лазо было всему краю известно. — Спи, капитан Лазо, я в тайгу схожу, вернусь скоро... — И ушел удэгеец узенькой тропинкой в горы, где в распадке, под навесом из коры, дозревали у него три корня женьшеня. Выкопал он самый лучший из них, четырехлистный корень, который берег себе к старости, и принес в фанзушку. Сварил корень в сахарном сиропе, настоял на водке и стал поить целебным настоем Сергея Лазо. Целый месяц лечил его, на ноги поставил. Когда окреп орел наш, так на простор и потянуло его, в новые жаркие схватки с ненавистными самураями.
— Спасибо, дорогой друг, — сказал Лазо старику на прощанье. — Век не забуду твоей обо мне заботы. Прости, что заплатить тебе не могу за ночлег, за уход, за лекарства.