— А теперь запечатаем его в конвертик с нашей советской марочкой! — сказал Лемешко весело. — Корешок как-никак первого класса...
С этими словами он срезал кусок кедровой коры, сложил ее в виде конверта, устлал влажным мхом. Положив туда женьшень, искатель засыпал его несколькими горстями земли, в которой рос корень.
А тантаза оказался «женским» корнем. Он не имел нижних разветвлений: одна «нога» была как бы положена на другую... Отличался он и самой формой тела: оно было гладкое, чуть удлиненное, с более тонкими чертами, чем у сипие.
Мы вернулись на бивак поздно вечером, усталые, голодные, но в бодром настроении.
Завтра, чуть свет, предстояло снова пойти «по кругу». Никита Иванович рассчитывал расширить этот счастливый круг до пяти — шести километров.
Кислицын
Через две недели, в середине сентября я вернулся в Иман. У Тигрового ключа бригада Никиты Ивановича соединилась с бригадой Иванова, и они вместе продолжали корневать.
Лето в этом году выдалось для поиска женьшеня на редкость удачное. Дождей не было, если не считать короткого грозового ливня, который прошел вдали от места, где мы ходили по кругу. Кроме сипие и тантаза мы выкопали еще четыре трехлистных корня, в том числе один корень спящий: у него отсутствовали «ноги» и правая «рука», а левый верхний отросток был очень короткий и сплюснутый. Кольцовка на нем была выражена слабо, выступов на шейке всего несколько. Видимо, в течение длительного времени мешала ему какая-то тяжесть. Вместе с тем это был довольно старый женьшень, весом не менее пятидесяти граммов. Нашел его Никита Иванович, в двадцати метрах от живого трехлистного корня, по обломанному высохшему стеблю, который лежал под тонким слоем полусгнивших листьев.
Удачно шли дела и у Иванова. Его искатели уже имели в своем хозяйстве пять трехлистных корней, а двух малолеток они обсадили колышками и оставили для дозревания.
Правда, бригаду Иванова постигло несчастье: тяжело заболел Василий Ферапонтов, старый, опытный искатель. Почувствовав себя с утра плохо, Ферапонтов не придал этому значения и продолжал поиски женьшеня, а к вечеру у него температура поднялась до сорока градусов. Товарищи встревожились: не укусил ли Ферапонтова энцефалитный клещ? Пришлось срочно эвакуировать больного из тайги. Два человека несли его на носилках, устроенных из брезентового плаща, до тех пор, пока не повстречали в пути знакомых охотников, с которыми была вьючная лошадь.
С этой несчастливой оказией я и выбрался из тайги.
Попарившись в бане, переодевшись, я отправился в Заготконтору к Нечитайло, Федор Васильевич встретил меня, как говорят, с распростертыми объятиями.
— Ну вот и отлично, — сказал он, когда я окончил свой рассказ. — Нужно самому все испытать. Теперь вы узнали настоящую правду о женьшене.
— Как состояние Ферапонтова? — спросил я.
— Врачи признают воспаление легких. Так что угроза миновала, клещи тут ни при чем.
Федор Васильевич поднялся, прошелся по комнате, достал папиросу, но долго не закуривал, отвлекшись какой-то мыслью.
— Признайтесь, трудненько по тайге ходить за корнем? Вот когда женьшень на грядках будет расти, далеко за ним ходить не придется, — задумчиво произнес он.
— По-моему, все равно придется. Насколько мне известно, в вашей товароведческой классификации культурному корню отведено последнее место, — улыбнулся я, чувствуя, что затронул больную тему.
Нечитайло оживился и горячо заговорил:
— Наши ученые с этим не посчитаются. Они уже давно работают над тем, чтобы переделать природу женьшеня. Разве мало дикорастущих растений отлично прижились в культурных условиях и начали свою вторую, еще более цветущую жизнь? Правда, на это уйдут годы.
— Много лет?
Затянувшись несколько раз папиросой и рассеяв дым ладонью, Федор Васильевич присел на край стола.
— Много, я думаю, не меньше десяти, — сказал он. — Как вы уже знаете, женьшень — растение многолетнее; корневая система развивается у него медленно, семена отличаются длительным покоем. Кроме того, и с этим нельзя не считаться, только корни, достигшие семи — десяти лет, обладают настоящими целебными свойствами. В Корее, например, где особенно хорошо освоены приемы культивирования женьшеня, с плантаций выкапывают только семилетние корни... Правда, лучше нашего уссурийского женьшеня нигде нет, — подчеркнул он с гордостью.
— С введением его в культуру перед советской медициной откроются блестящие перспективы.
— Исключительные, — подтвердил Федор Васильевич, прикуривая новую папиросу от старой. — Ведь при всем богатстве нашей родной тайги запасы дикого женьшеня не столь уж велики. Даже в годы наибольшего сбора, каким, например, было прошлое лето, и то невозможно удовлетворить возросшие запросы медицины. При этом нельзя не считаться с тем, что дикий корень по нашим расценкам чуть ли не в сто раз дороже культурного. А трудности поиска его вы сами испытали... Но настанет время, когда плантационный женьшень ничем не будет отличаться от таежного. Я лично верю в такую возможность, несмотря на то, что тибетские врачи веками этого не признавали.