— Ну, а в настоящее время культурный корень содержит в себе высокие целебные качества?
— Доказано, что содержит. И немало, — подчеркнул Нечитайло. — Рядом клинических опытов доказано, что препараты дикого корня сильнее таких же препаратов культурного в полтора — два раза, не более. Надо сказать, что наши, советские врачи идут по несколько иному пути, нежели врачи в странах, где существует тибетская медицина. У нас клинические исследования проводятся не для того, чтобы утвердить за женьшенем славу панацеи[5], а чтобы, наоборот, сузить и сделать более определенными, более верными показания его применения. И это, конечно, правильный путь. Вот соберутся наши искатели после таежных походов, организую для них лекцию. Приглашу из Владивостока специалиста, доктора наук; пусть расскажет моим таежникам о последних научных достижениях. А искатели, в свою очередь, и доктору кое-что расскажут. Вот и получится содружество науки с производством. И в нашем деле такое содружество полезно. — Нечитайло улыбнулся. — Конечно, старые искатели по-своему, по-народному, женьшень применяют. Видали наших старичков? Кряжи! По тайге ходят — будто птицы летают... Что ж, теперь вам еще осталось побывать на нашем приемочном пункте, — заключил Федор Васильевич, — осталось поговорить с Кислицыным. Он, кажется, сейчас на месте. Пошли.
Мы застали Кислицына за осмотром женьшеня. В большом, просторном помещении вдоль стен стояли полки из грубых сосновых досок, большей частью пустые. Лишь в одном месте, в самом темном углу, на полке лежали коробочки, перевязанные лыком. Искатели только что начинали сдавать женьшень.
Кислицын сидел за столом возле окна и рассматривал на свет длиннобородый корень. Он сокрушенно качал головой, и лицо его выражало явное недовольство.
— Что случилось? — озабоченно, негромко спросил Нечитайло.
Кислицын взял со стола увеличительное стекло и особенно долго задержал свой взгляд на шейке женьшеня.
— Загнивает шейка, — сказал он, отняв увеличительное стекло. — Придется срочно лечить.
Взяв из коробочки щепотку земли, он принялся слегка затирать больное место на шейке женьшеня. Потом спрятал корень в коробочку, аккуратно перевязал ее бечевкой.
На столе перед Кислицыным, рядом с увеличительным стеклом, лежали две костяные палочки, щеточка из мягкого конского волоса, толстый альбом с фотографиями разных видов и классов женьшеня.
В помещении пахло сырым мхом, свежей землей, травами. Когда Кислицын открывал кедровые конверты, к этим запахам тайги примешивался острый аромат женьшеня.
В это время пришел из тайги искатель из бригады Казакова. Он выложил на стол четыре берестяных конверта и, тяжело дыша, присел на скамейку.
Пока Нечитайло расспрашивал его о делах в тайге, Кислицын приступил к приемке новых корней. Развязав один конверт, он проверил, хорошо ли конверт устлан, насколько влажными были в нем мох и земля. Убедившись, что все сделано по правилам, Кислицын вынул корень, встряхнул его чуть-чуть, а когда длинные мочки распустились, начал тщательное исследование. Тело у женьшеня было плотное, здоровое, утолщенное, с ясной кольцовкой, длиной 12 сантиметров, с правильными верхними и нижними отростками.
— Ну как, хорош старичок? — спросил Кислицына корневщик с темным от загара лицом и быстрыми круглыми глазами.
— Тантаза? — спросил Кислицын, хотя отлично знал, что это корень трехлистный.
— Тантаза! — ответил искатель.
— Сколько же ему лет? — опять, как бы проверяя искателя, спросил приемщик.
— Пятнадцать — шестнадцать, — ответил тот.
— Не меньше! — твердо сказал Кислинын. Он положил женьшень на небольшие аптекарские весы: — Сорок три грамма.
Искатель промолчал.
Когда же Кислицын заявил ему: «Первый класс, четвертый сорт», таежник закричал:
— Ну, ну, Федор Иванович, побойся ты бога!
— Корень хороший, да не тянет, весу мало, — сказал с прежним спокойствием Кислицын. — От сорока до пятидесяти девяти граммов — четвертый сорт. Так и пишу, дядя Саша, 69 рубликов 00 копеек, — шутливо добавил приемщик и щелкнул костяшками на счетах.