...Вот уже скоро пять лет, как Мария Петровна покинула нанайское стойбище на Гаиле, где три зимы учительствовала в начальной школе. Дынгай пришел к ней учиться взрослым парнем. Он был уже известным охотником-пантоваром и отличным ныряльщиком за даурской жемчужницей. Дынгаю очень хотелось выучиться писать и читать. Оксанка, младше его на семь лет, ходила в пятый класс, а взрослый Василий, кормилец семьи, едва-едва по складам мог прочесть заголовки в газетах. Мария Петровна понимала, что посадить взрослого Василия за одну парту с мальчишками нехорошо, — будут над ним смеяться. И она решила учить его по вечерам у себя дома.
Василий стал усердно заниматься. Каждый вечер, как только заметит огонек в окне у Марии Петровны, он отправлялся к ней с книгами и тетрадями под мышкой. За первую зиму Василий выучился читать и писать и кое-что стал понимать по арифметике. Через два года Василию открылись книги, и границы мира так широко раздвинулись, что он по-настоящему оценил великое благо, которым осчастливила его Мария Петровна, невысокая худенькая девушка, с такими голубыми глазами, что Дынгай сравнивал их с горными озерами. Он очень привязался к Марии Петровне. Она была одних лет с ним, но Василий ставил ее значительно выше себя за ее ум, знания и особенно за душевную доброту. Он очень скучал, когда она уезжала по делам в район, и спешил в Ключевую встречать ее. Не спеша плыли они на оморочке навстречу течению: она сидела против Дынгая и плела венок из таежных цветов, которые собирал для нее на остановках Василий, а он, не сводя с нее глаз, медленно, чтобы как можно дольше длилась дорога, отталкивался шестом. Однажды он так загляделся на нее, что забыл про шест, и их унесло течением на добрых пять километров. А когда хватились, что плывут вниз, весело рассмеялись. Марии Петровне было приятно плыть с Василием по светлому Гаилу вдоль высоких лесистых берегов в погожий солнечный день...
За три зимы, что девушка учила Дынгая, он прошел программу четырех классов. Ему даже казалось, что он перегонял Оксанку, и часто подтрунивал над сестрой: мол, она медленно «ползет», ровно жемчужница по песку, хотя Оксанка ничуть не ползла, а училась на пятерки...
И вот Мария Петровна собралась уезжать. Она уезжала в Хабаровск к своему другу, с которым училась в институте и с которым все эти три года переписывалась. Она не сказала Дынгаю, который вез ее в Ключевую, что едет к своему будущему мужу, но Василий смутно догадывался об этом. Он почти всю дорогу молчал, положив на колени весло, целиком доверившись стремительному течению реки, гнавшему вперед берестяную лодочку.
— Гляди, Василий, как быстро несутся навстречу нам берега, — сказала она с восхищением, чтобы вывести своего друга из задумчивости, но он только глянул на нее грустными глазами и полез в карман за трубочкой. — Тебе не нравится?
— Мне, однако, больше нравится, как бывало, гнать оморочку вверх по Гаилу!
А когда она пересела на почтовый глиссер и Дынгай остался один на берегу, он вдруг ощутил такое одиночество, что впервые, как помнил себя, заплакал...
Но они не забывали друг друга.
Мария Петровна часто писала Василию; он отвечал, старательно выводя буквы на страничках в косую линейку, вырванных из ученической тетради. А когда Оксанка поехала поступать на факультет народов Севера Хабаровского пединститута, то Василий поехал с сестрой. И Мария Петровна и муж ее, Коля, очень тепло встретили гостей из далекого стойбища.
И вот теперь, когда Василию Карповичу выпало счастье найти дорогую жемчужину, он твердо про себя решил, что никому не продаст ее, а отвезет жемчужину в Хабаровск и подарит своей учительнице...
Так думал Дынгай и даже не заметил, как длинная тень от серебристого тополя переместилась вслед за уходящим солнцем, а когда заметил это, вспомнил, что уже долго держит жемчужину во рту. Он вынул ее, взял из сумки кусок бинта, окунул его в блестящую струю родника, завернул жемчужину в марлю и спрятал на груди, под рубахой, чтобы, как говорил дед Яков, жемчужина получила еще бо́льшую твердость...
...В конце июля окончился отстрел пантовых изюбрей. Дынгай сдал в Заготконтору дорогие панты и отправился в город.
На пароходе «Шторм» он встретил знакомых нанайцев, сходил с ними в буфет. Стоя у прилавка, распили несколько бутылок плодоягодного вина и закусили жестким печеньем. Дынгай спрашивал у нанайцев о делах на охоте и на рыбалке, а те в свою очередь интересовались, долго ли нынче приходилось гнаться за пантовым изюбрем и сколько выдано охотникам билетов на отстрел рогачей. Заговорили и о ловле перламутровой ракушки, и Дынгай пожаловался, что вот уже второй год как совсем мало стали ее принимать, — видимо, пуговичные фабрики перешли на пластмассу, и очень пожалел, если это именно так. А ракушки стало очень много, все отмели на берегах проточных рек испещрены бесчисленными дорожками — следами передвижения моллюсков из мелких на более глубокие места.