Я, конечно, согласился.
Еще прежде я слышал, что в этом районе работают бригады охотников за бархатом.
Кора амурского бархата вполне заменяет пробку и очень высоко ценится.
Еще в тридцатых годах, когда в дальневосточной тайге началась плановая заготовка бархатной коры, наша страна получила возможность освободиться от импорта дорогостоящей пробки.
Немало золота ежегодно сберегают нашему государству заготовители коры амурского бархата, снабжая им многие отрасли промышленности.
Дальневосточная тайга очень богата этим ценнейшим красивым деревом. К сожалению, растет оно очень разбросанно. Обычно его ищут долго, шагая от дерева к дереву. Чаще всего амурский бархат попадается в гористых местах, в долинах рек, в распадках.
Нужно обладать специальными навыками, чтобы безболезненно для дерева снять со ствола довольно толстую серебристо-сизую морщинистую кору. Причем снимают ее гладко отполированной деревянной палкой с заостренным концом. Я вспомнил искателей женьшеня, которые тоже никогда не прикасаются к корню жизни металлическими предметами, а выкапывают его костяной или деревянной палочкой.
На делянке, где трудилась бригада Тимофея Петровича, стояли деревья с оголенными у основания стволами. Оказывается, что деревья ничуть не страдали от этого, а продолжали свою жизнь, устремив в светлое небо пышные темно-зеленые кроны.
Вот бригадир подошел к старому дереву с широким, в два обхвата стволом и острым концом палки сделал два — сверху и снизу — глубоких надреза. Потом сделал продольный надрез, и кусок коры, величиной в метр, немного отстал от ствола. Теперь уже не представляло труда отодрать ее. Кора снималась ровно, эластично, источая розоватый пенящийся сок.
Пройдет несколько лет, и на голом месте снова нарастет слой дорогой, пружинистой коры, которая заменяет пробку...
— Ну вот и вся механика, — сказал Тимофей Петрович, переходя к другому дереву. — А если сплошь драть кору, то дерево быстро погибнет.
Я поинтересовался, откуда прибыли сюда, в таежный район, полный чудесной романтики, эти замечательные работники, в руках у которых спорилось любое дело. Тимофей Петрович сказал:
— Переселенцы мы. Во время Отечественной, когда немцы заняли наше Полесье, многие крестьянские семьи успели податься на Дальний Восток. Приехала тогда и наша семья. Я в то время еще совсем мальчонком был. Ну, а за эти годы, что живем тут, уже совсем освоились, тайгу полюбили. Наши полесские везде работают — и на заготовке бархатной коры, и на рыбалке, а кое-кто и за пантовым изюбрем по тайге бродит. Одним словом, здесь есть где развернуться. Такое, знаете, кругом богатство, такая красота! Чувствуешь, что крепнешь здесь, потому что тайга, знаете, слабых не любит. Вот мы и подтягивались, а ныне, видать, уж так подтянулись, что не отстаем от коренных жителей.
— Верно, Тимофей Петрович, не отстаете, — сказал Василий Дынгай, которому очень понравились слова Тимофея. — Нынче, сам видишь, — обратился он ко мне, — никакой разницы: что русские, что нанайцы — все мы таежники. Ты там скажи кому надо в Москве, что ли, пускай гораздо больше людей сюда приедут, не пожалеют. Верно, Тимофей?
Тот блеснул своими большими глазами:
— Верно, Василий, жалеть не придется!
Мы двинулись в путь, когда сгустились сумерки и чудовищно запылал закат. Лес на вершинах сопок сделался багровым. Лодки наши неслись по сумрачной, подожженной закатом реке и выглядели, должно быть, очень красиво. А воздух с каждой минутой остывал, насыщаясь живительным ароматом тайги.
Так кончилось это путешествие за чудесной даурской жемчужницей. Однако ни я, ни Василий Карпович Дынгай в тот вечер еще не знали, что вскоре нам снова придется встретиться на берегах далеких таежных рек.
ОХОТНИКИ ЗА ПАНТАМИ
В прежние годы, когда еще не были введены специальные билеты на отстрел изюбря и охотники-пантовары десятками уходили в тайгу, в сторону древних солонцов, об Иване Федоровиче Нечебуренко часто писали в газете, а его фотография висела на Доске почета знатных людей района.
Иван Федорович всегда промышлял в первый период пантовки — с первого по пятнадцатое июня, — когда молодые рога оленя особенно густо наполнены кровью. Изюбрь, очень дорожа своими рогами и тщательно их оберегая, уходит в начале лета в самую глубь леса, где его почти невозможно найти. Именно в эту пору Нечебуренко сдавал на заготовительный пункт две — три пары пантов высшего сорта. Двумя — тремя днями позже, когда кровь в пантах начинает немного подсыхать и они становятся менее мягкими, Иван Федорович, даже при близкой встрече с изюбрем, никогда в него не стрелял. Ни разу за свою долгую жизнь Иван Федорович не добывал панты второго и тем более третьего сорта, и не только потому, что за них мало платили, а главным образом потому, что от них меньше было пользы людям.