— Помогал нам, хотя и без него управились бы. Милиция прихватила попутно и его… Племянник лавочника Калимуллы.
— Можно оставить у нас в лесу или…
Рыжий выразительным жестом показал, как спускают курок, и свистнул.
— Полагаю, можно оставить.
Хамит струхнул не на шутку. Ведь Камиля и глядеть не станет на лесного бандита. Считай — тогда все пропало.
— Ну как? — спросил главарь, уставившись на него тяжелым взглядом.
— А чего мне тут делать, в лесу? — буркнул Хамит.
Бандиты посмотрели на главаря. Молчание затянулось. Видимо, главарь не привык торопиться. Хамиту вдруг мучительно захотелось курить, но, обшарив карманы, он не нашел ни одной папиросы — все выкурил. Решил попросить табаку: если не откажут, значит не убьют.
— Нет ли у кого табачку?
Никто не протянул ему своего кисета. Не верилось, чтобы ни один из них не курил. Мороз пробежал по спине. Что они, не поняли его?
— Ребята, дали бы закурить! — повторил он.
Рыжий вдруг скомандовал:
— Пошел вперед!
Теперь не оставалось никакой надежды, — значит, укокошат. Зачем им возиться с Хамитом! Лишний глаз и лишняя обуза. Шел с утра под наганом милиционеров, а теперь по той же дороге шагай под дулом бандитских винтовок. Одним словом, повезло!
Никогда еще Хамиту не хотелось так жить, как сегодня! Холодный пот выступил на лбу, какой-то комок застрял в горле, перехватило дыхание.
Хамит жадно глядел вперед. Две сороки пролетели над головой. Раздались однообразные звуки: бурун, бурун, бурун… Это бурундук бубнит перед плохой погодой.
Неожиданно из-за голых деревьев показался повешенный. Хамит невольно оступился. Оглянулся на бандитов, — все смотрят на него, видимо, хотят запугать.
— Ну, как?
Хамит молчал. Его окружали неумытые, обросшие люди, которым ничего не стоит убить человека. Они сами судьи и сами палачи. В нем росла злость против них.
Человек с плоским, бабьим лицом сказал:
— Этот тоже шел против нас, пока не вздернули.
Хамит упрямо молчал — будь, что будет.
Человеку с плоским, бабьим лицом не терпелось.
— Смастерить петельку? — спросил он у главаря.
Хамиту показалось, что прошла целая вечность, пока Рыжий вымолвил слово.
— У меня сегодня злости мало. Уходи. Коли надо будет, мы тебя отыщем. Ну, кому говорят, знай шагай!
Хамит понял план Рыжего: застрелят в спину. Вышагивай свои последние шаги. Выхода нет. От бандитов не убежишь. Жадно вдохнул воздух. До сих пор он не понимал, какое это счастье — дышать.
Во рту пересохло, не было сил сделать еще хотя бы один шаг. Пусть стреляют, цедятся в грудь!
Он резко повернулся, чтобы выкрикнуть ругательство, и застыл: за ним никто не шел.
Схватился за голову: может, все это представилось хмельной голове, не было ни избиения, ни бандитов, ни милиционеров?
Нет, все это было, вот перед ним покачивается на ветке человек.
Сразу пришла другая мысль: милиционеры прискачут в город, позвонят в аул, и его снова схватят. Надо торопиться.
План созрел внезапно: зайти к леснику, взять коня — он не откажет — и прямо к Камиле. Она теперь крепко связана с ним: после того, что у них было, женщина не может уйти от мужчины. Он уговорит, заставит ее поехать с ним.
Но куда ехать?
В город опасно. Надо подаваться подальше в горы. Там в леспромхозе работает друг. Приютит, уверен…
Торопливо шагая к дому лесника, Хамит мечтал об одном: только не умер бы пастух…
После трех лет отлучки возвращался в родной аул Буран Авельбаев. Вот уже около года не получал он писем от родителей, а от Камили последняя весточка пришла восемь месяцев назад.
Срок службы закончился еще осенью, но Буран не смог вернуться домой. Как раз в это время на границе стало тревожно, их полк в боевой готовности перебрасывали с одного участка на другой и, наконец, увезли на морских судах далеко на север.
Не до писем тут было! Каждый день красноармейцы ждали демобилизации, а потом, когда убедились, что им еще служить да служить, пришла пора зимних штормов, перестали ходить пароходы, и письма подолгу залеживались на Большой земле.
Теперь сам Буран проделал тот же нелегкий путь, который проходили солдатские письма: около месяца он болтался на пароходе, полмесяца ехал в поезде, два дня — на санях, и наконец, пришлось идти пешком.
Шел бывший командир отделения по неверной и опасной в распутицу проселочной дороге, радостно ощущая за спиной привычный вещевой мешок. В мешке подарки, без них не принято возвращаться карасяевцу из дальних краев. У старшины роты Буран выпросил карманный фонарь для отца, матери купил плиточного чаю во Владивостоке, а в Иркутске, на толкучке возле вокзала, заплатил тридцать рублей за цветастый платок для любимой. Камиля всегда заглядывалась на такие платки.