Алексей Котов
Лебединая охота
«Яко ум крепкодушный имеют людье в граде, словесы лестьными невозможно бе град прияти.
Козляне же свет сътворише – не вдатися Батыю, рекше, яко аще князь наш млад есть, но положим живот свои за нь и зде славу сего света приимше, и там небесные венца от Христа бога приимем».
Утро 11 мая в монгольском лагере началось с переполоха. Китайский мастер Хо-Чан понял это, едва выйдя из палатки, но сначала он успел удивиться тому, что не увидел возле палатки своего помощника Лю-Чо с парой рабов. Две тяжелых связки сыромятных ремней на плечах китайского мастера горбом подпирали щеки, и Хо-Чану пришлось оглядываться по сторонам в поисках помощника, тяжело ворочая головой. Сначала, из-за узкого обзора, монгольский лагерь показался ему подозрительно пустым, а потом он услышал странные звуки, похожие то ли на шум падающей под косой травы, то ли на тупые удары о землю сбрасываемых с телеги мешков.
Хо-Чан замер… Он чуть наклонился вперед, аккуратно положил у входа в палатку свой груз, но не выпрямился, а принялся отряхивать штаны на коленях. Пара осторожных взглядов налево и направо – теперь уже не стиснутых до ширины ладони ношей на плечах – наконец-то прояснили ситуацию. Уравновешенный и смирный Хо-Чана снова удивился, но на этот раз не столько суете в лагере, а тишине, в которой она происходила. Среди бесчисленного количества повозок, юрт, арб с длинными, задранными вверх оглоблями, метались люди с тревожными, перепуганными лицами. Одни из них по-рыбьи разевали рты, другие – уже запыхавшиеся – не закрывали их совсем, но ни те, ни другие не издавали ни звука. Спокойными и деловитыми казались только монголы. Если другие воины куда-то бежали, стараясь укрыться в юртах или за ними; под телегами или в ворохах сена на них, то небольшие группки монголов неторопливо шли, о чем-то тихо переговаривались между собой и без лишней суеты, даже с ленцой, оглядывались по сторонам.
Хо-Чан какое-то время постоял возле палатки, рассматривая непроницаемые лица монголов. Никто не спешил в сторону Хо-Чана и никто не показывал на него пальцем. Китаец успокоился, оставил в покое свои штаны и, взглянув на хмурое, низко нависшее над землей небо, заставил себя думать о возможном дожде, о том, что нужно укрыть катапульты и о кострах, которые придется разжигать под торопливо собранными навесами. Катапульты и баллисты постоянно были в работе или в дороге, без должного присмотра небрежно ремонтировались, и теперь, обстреливая Козельск с предельно дальнего расстоянии, часто ломались. У машин ослабевали и рвались натяжные ремни, выскакивали из пазов изношенные валы, а на самой большой, которую Хо-Чан любовно называл «цветком черной розы», грозил развалиться на части собранный кое-как маховик-противовес. Работы, как всегда было много, надвигающийся дождь увеличивал ее объем, но приказы Великого Хана Бату не в первый раз оспаривали волю Неба.
Какое-то время Хо-Чан ждал Лю-Чо и рабов. И только сообразив, что переполох в лагере как-то повлиял на то, что они не пришли, не без горечи решил, что день начинается крайне неудачно.
Кто-то дико закричал за его спиной. Крик показался настолько близким, что китаец невольно вздрогнул, но оглядываться не стал. Крик перешел в хрип, затем в жалобные и сдавленные слова на непонятном языке. Мимо, появившись из-за спины Хо-Чана, прошла группа монголов – человек десять. Ни один из них не взглянул в сторону китайца. Был ли среди них тот, кто кричал, Хо-Чан не увидел, потому что снова принялся старательно отряхивать колени. Он решился скользнуть взглядом только вслед воинам – их тяжелые, широкие спины были похожи на стену.
Монголы никогда не устраивали резни в лагере, предварительно не объяснив ее причины. Как правило, это происходило рано утром. Объявив приказ Великого Хана, монголы ждали час, пока весть достигнет самого отдаленного края лагеря, и только потом приступали к его выполнению. Пару лет назад Хо-Чан стал свидетелем расправы над отрядом уйгуров, состоящим из пяти сотен воинов. Почти все они были на площади, когда глашатай объявил волю Великого Хана и только десяток больных и раненных бойцов оставались в своих палатках. Хо-Чану врезались в память бледные лица обреченных воинов. Когда глашатай окончил говорить, уйгуров никто не тронул… Монголы ждали и спокойно смотрели на то, как уйгуры группками расходятся в разные стороны. Эти стайки людей становились все меньше: сотни дробились на полусотни, потом на десятки и те таяли прямо на глазах, растворяясь в толпе. Кто-то спешил к лошадям, зная, что у них есть какое-то время, чтобы скрыться, другие искали начальников, чтобы те просили Великого Хана о помиловании, и эти последние вскоре снова образовали огромную группу едва ли не из трех сотен человек. Монголы не обращали внимания ни на тех, ни на других. Когда к ним обращался кто-то из уйгуров (в том числе и кто-то из их командиров), монголы лениво и молча усмехались в ответ, пожимали плечами или просто отворачивались.