Именно в этот укрепленный район и вошла группа «Джек».
Из отчета штаба 3-го Белорусского фронта:
«…В Восточной Пруссии мы не имели ни одной разведывательной точки. О рубежах обороны, да и вообще обо всем тыле противника в этой области Германии у нас было слабое представление. В такой обстановке для раздумий времени не оставалось — надо было действовать решительно, быстро, идя на вынужденный риск и повышенные потери. Иного пути не было…»
К утру зарядил моросящий дождь. Шпаков бросает взгляд на часы: половина пятого, через десяток минут взойдет солнце, пора подыскивать место для дневки. Он останавливает группу в лесу под деревней Гросс-Бершкаллен, что связана узкоколейкой с Инстербургом. Разведчики устраиваются неподалеку от большого пустого дота на перекрестке просек. День проходит без происшествий.
За полчаса до захода солнца по приказу Шпакова Зина связывается с Центром. В эфире такой треск, будто кто-то жарит яичницу с салом. Теперь Аня помогает Зине. «Хозяин» узнает об укрепленной полосе, о гибели командира. Потом Зина принимает известия из Москвы. Разведчиков ожидает сюрприз. Оказывается, войска 3-го Белорусского, того самого фронта, на который работает, чьими глазами и ушами является группа «Джек», еще 1 августа освободили Каунас. А от Каунаса до Инстербурга всего сто сорок километров.
Рассудительный Зварика сразу же начинает высчитывать:
— Если наши хлопцы будут наступать хотя бы по четырнадцать километров в день, то через десять дней они придут сюда!
— Теперь все ясно, — задумывается Мельников. — Та немецкая дивизия, с которой мы повстречались ночью, спешила на помощь третьей танковой армии под Каунас!
— Каунас! — шепчет Раневский. — Он чуть не стал для меня могилой…
— Послушай-ка Берлин, — просит Шпаков Раневского. — Что там Геббельс заливает?
Зина настраивается на берлинскую «Дейчландзендер». Прошли те времена, когда эта мощная радиостанция, громыхая на весь мир, почти каждое сообщение ставки фюрера начинала громоподобным трубным кличем сотни фанфаристов. Не до фанфаронства Берлину теперь, в августе сорок четвертого… Давно отзвонили колокола рейха по шестой армии, погибшей в Сталинграде, отзвонили и замолкли. Их перелили на пушки, и потому не плакали колокола ни после прошлогоднего Курского побоища, ни после гибели группы армий «Центр» этим летом в Белоруссии. Не объявлял Геббельс и официального траура…
Высокий светловолосый Натан Раневский присаживается на корточки, надевает наушники. Лицо его суровеет. При звуках немецкой речи ему вспоминается лагерь «Б» в Каунасе, где он пять долгих месяцев учился науке ненависти.
Раневскому двадцать четыре. Родился он в деревне Мякоты под Минском, в семье поляка-крестьянина. Учился в минской школе, там вступил в комсомол. Война застала его в ленинградском комвузе имени Крупской. В августе сорок первого будущий историк ушел с третьего курса в 1-ю Ленинградскую авиабригаду, отважно дрался против тех самых гитлеровских дивизий, которые обороняли теперь Восточную Пруссию. В конце сентября попал в плен под станцией Мга. Третий смелый побег в марте сорок второго оказался удачным. Чуть живой добрался до отцовского дома. Как только немного окреп, связался с подпольщиками, а после провала организации бежал к партизанам. В начале августа сорок третьего Патан Раневский стал одним из главных помощников командира разведывательной группы штаба Западного фронта Михаила Минакова. В этой группе он и встретил капитана Крылатых. Заслуга Раневского — широкая сеть связных в Минске, Столбцах, Дзержинске. Ему удалось завербовать и немцев с погонами вермахта. С помощью одного из своих агентов он похитил в генерал-комиссариате Белоруссии план военных объектов и укреплений Минска.
И вот Натан Раневский, недавний узник лагеря «Б» в Каунасе, узнает, что Каунас стал советским! Для него это особенно большой праздник. А что говорят немцы? Раневский плотнее прижимает наушники… О, это интересно! Ставка фюрера признает, что 1 августа русские войска перерезали сухопутные коммуникации, связывающие группу армий «Север» с Восточной Пруссией! Сильные бои в районе Чудского озера… Русские рвутся к фатерлянду — к Восточной Пруссии… Исключительно тяжелые бои под Вилкавишкисом…
Раневский с улыбкой кивает друзьям — потерпите, есть что послушать! Глаза его вдруг загораются. В них — радость и тревога.
— Друзья! — не выдерживает он. — Восстание в Варшаве! Немцы отрезаны! Повстанцы захватили вокзалы! Но немцы удерживают мосты через Вислу!
Восстала Варшава! Вновь радостно обнимают друг друга разведчики. Они не могут предвидеть трагический исход борьбы повстанцев-варшавян, преданных руководителями старой Польши…
Безлунной ночью группа подходит ближе к Инстербургу, почти к самым его окраинам. С трудом продираются они в потемках сквозь ельник, разводя руками густые ветви. В полночь слышится гул бомбежки, повисают над станцией осветительные авиабомбы, шарят лучи прожекторов — две девятки наших ночных бомбардировщиков бомбят Инстербург, этот крупнейший после Кенигсберга железнодорожный и шоссейный узел Восточной Пруссии. Бешено тявкают зенитки, ухают фугаски. Но вскоре все стихает, тревожно перекликаются лишь паровозы на стратегической магистрали Тильзит — Инстербург — Бромберг — Берлин. В эту ночь воют надсадным сиренным воем многие восточпопрусские города.
Сегодня новолуние. Только к шести утра восходит молодой месяц и повисает на небе запоздалой бледной ракетой.
Так и не находит Шпаков мало-мальски сносного места для базы под Инстербургом. Слишком много кругом населенных пунктов и дорог, везде войска, весь день тарахтят тракторы и бульдозеры — вывозят из лесу древесину для постройки новых укреплений. До-рогу на юг преграждает полноводная Прегель. Значит, не удастся обосноваться и в запасном районе действий. Пожалуй, там за «железкой» даже потише было: и лес погуще, и фольварков меньше. Просто удивительно, что в этом гитлеровском муравейнике группа еще не столкнулась в лоб с немцами…
— Из огня да в полымя! — ворчит Мельников.
На дневке Шпаков и Мельников долго обсуждают дальнейшие планы. Наконец решают: попробовать запастись продуктами и, если ребята наделают шуму, жарить обратно через «железку», пока укрепления в лесу не заняты войсками. Третий Белорусский наступает, фрицы откатываются. Того и гляди, займут они свои укрепления и группа окажется в стальном капкане. Поход из-под Эльхталя был вовсе не напрасным, коль удалось обнаружить передвижение к фронту неизвестной дивизии и новый укрепрайон. Но нельзя забывать, что «Хозяин» определил главным объектом группы «Джек» железную дорогу Тильзит — Кенигсберг.
Об этом решении Коля Шпаков шепотом сообщает всей группе.
— Ну как? Согласны, друзья?
— Согласны. Конечно. Факт.
Никто не удивляется, что командир советуется с каждым. Иначе нельзя.
Шпаков достает тонкую пачку курительной бумаги, расшитый какой-то белорусской девушкой кисет с легким табаком. Друзья закуривают.
Не сказано ни одного громкого слова, но для всех ясно, что принятое решение означает: «Выполнить задание командования или погибнуть, выполняя его».
Всем, а особенно Шпакову, памятны слова, сказанные майором Стручковым перед самым их вылетом на аэродроме под Сморгонью:
— В армии мы делаем главный упор на дисциплину, которая опирается на сознательность. У нас же, разведчиков, — на сознательность, которая обусловливает дисциплину. Над вами там не будет начальства, там вы сами по себе. Когда можно — посоветуйтесь, но последнее слово остается за командиром…
— Раз эти пруссаки не открывают дверей, когда стемнеет, попробуем зайти к ним засветло, часиков так в полдевятого, — предлагает Шпаков.