…В тихий час заката пожилой гроссбауэр отдыхает, покуривая трубку, на крыльце дома. Рядом с ним сидит, уткнув подбородок в ладошки, его белокурая внучка.
— Какой красивый сегодня закат! Правда, дедушка?
— Это ангелы пекут хлеб, внучка, — отвечает гроссбауэр. — А тебе уже спать пора, моя красавица.
Из раскрытых окон плывут задумчиво-печальные звуки серенады Шуберта.
Девочка уходит в дом, качая на руках большую куклу, такую же белокурую, как она сама.
Обрывается музыка. Меркнет розовый закат. Обманчива сельская идиллия…
На опушке в густеющих тенях притаились трое — Мельников, Зварика и Раневский. Они внимательно прислушиваются к каждому слову.
— Тряхнем этот фольварк? — шепотом спрашивает Зварика.
Взгляд Мельникова скользит по каменной стене, крепким воротам, телефонным столбам…
А на крыльцо, переодевшись в коричневую форму СА, выходит пожилой гроссбауэр. Закинув за плечо винтовку, он затягивает туже широкий кожаный пояс с кинжалом.
— Заприте за мной ворота! — кричит он, садясь на велосипед. — Вернусь, когда поймаем этих проклятых парашютистов!
В сумерках разведчики подкрадываются к каменной ограде. Но там бегает взад-вперед, заливаясь густым злобным лаем, спущенная с цепи эльзасская овчарка. Ей вторят собаки на соседних фольварках…
Разведчики переглядываются. Нет, в гости идти надо не к гроссбауэру, а к бауэру. Фольварк надо выбирать поменьше, победнее, чтобы не оказалось в нем разной прислуги и сторожей. Хуже всего нарваться на фольварк, где на постое солдаты.
Через полчаса разведчики тщательно изучают следы на просеке, ведущей к уединенному фольварку. Часто попадается на пыльной обочине хорошо видный при свете месяца характерный след вермахтовского сапога, подбитого гвоздями с широкими шляпками и подковкой. Нет, в такой дом лучше не заглядывать.
В полдесятого заходит молодой месяц, но еще довольно светло… У этого дома нет солдатских следов. Казалось бы, все в порядке. Но видны другие следы на проезжей части дороги… Зварика принюхивается к дороге — пахнет бензином. Мельников заглядывает за ограду — так и есть, во дворе стоят пять мотоциклов и грузовик, все с номерами сухопутных сил вермахта. Сюда тоже лучше не совать нос.
…Из-за ставен доносятся звуки томного аргентинского танго. Приглушенный смех, голоса; много, слишком много мужских голосов. За стеной — враг. Бывших партизан так и подмывает швырнуть гранату в окно… Нельзя. Дальше, дальше, этот дом тоже не подходит для ночного визита.
… — Вер да?
— Откройте, пожалуйста!
— Я спрашиваю — кто там?
— Беженцы-фольксдейче из Каунаса. Не могли бы вы…
— Проваливайте отсюда по-хорошему. Разве вы не знаете про полицейский час — с десяти вечера до шести утра? Не знаете, что строжайше запрещено открывать ночью дверь и вообще пускать к себе незнакомцев? Это карается смертью! Слышите вы — смертью!
…Мельников, Зварика и Раневский стучат в обитую железом массивную дверь. Сначала вежливо — костяшками пальцев. Потом кулаком. Стучат в ставни. Звуки ударов разносятся далеко окрест. За дверью, за ставнями — ни звука. Но на дверях пет замка — значит, хозяева дома. Зато тяжелые железные замки висят на дверях каменной конюшни, свинарника, амбара. Заперты все окна на втором этаже. Взорвать бы дверной замок противопехоткой! Но поднимать шум нельзя…
…Еще один фольварк. Этот побогаче, но, кажется, пуст!
В брошенном господском доме разведчики шарят на кухне и в пустых кладовых. Раневский с фонариком проходит в гостиную. Над камином — бюст Гитлера. Гостиная обставлена в стиле старогерманского барокко, много и тевтонской готики. На столе — коробка с бразильскими сигарами. У застекленного бара — разбитая бутылка из-под малиновой шварцвальдской водки. Сбоку красуется консольный «телефункен» с диапазоном коротких волн, — не то что у бауэров, которым разрешено иметь только маломощные «народные приемники». Видать, хозяева поместья — важные птицы, раз не побоялись смотать удочки, несмотря на запрет гаулейтера Коха.
Впопыхах они даже забыли — подумать только! — рядом с бюстом родоначальника «тысячелетнего рейха» «Майн кампф»! Раневский освещает фонариком раскрытые страницы: «Если речь идет о получении новых территорий в Европе, то их следует приобрести главным образом за счет России. Новая германская империя должна будет в таком случае снова выступить в поход по дороге, давно уже проложенной тевтонскими рыцарями, чтобы германским мечом добыть нации насущный хлеб, а германскому плугу — землю».
Разведчиков, впрочем, больше интересует находка на кухне — пачка эрзац-кофе, десяток пакетиков с сахарином, банка яблочного мармелада.
— Вот и все! — жалуется Зварика. — Хоть шаром покати. Все вывезли, кулаки проклятые!..
…Разведчики останавливаются в лесу перед большим, темным зданием.
— Что за дом? — шепчет Зварика.
Мельников с минуту изучает контуры здания, подсобных построек, поводит носом — пахнет скипидаром.
— Подождите меня тут! — с этими словами он исчезает. Вернувшись минут через пять, спрашивает Зварику. — Ты, случайно, на скрипке не играешь?
— Нет, — отвечает ошарашенный Зварика, — а что?
— А то, что тут хватит канифоли всем Бусям Гольдштейнам. Смолокурня. Лесохимический завод. Смола, формалин, уксус к пельменям. Но жрать нечего.
… — Кто там?
— Полиция!
— Это вы, фельдфебель Краузе?
— Яволь! Откройте!
— Одну минуточку… Извините, я что-то не узнаю вашего голоса… Марта! Соедини меня с полицейским участком!.. Алло! Дежурный?..
Разведчики убегают, чертыхаясь. Телефон — это куда ни шло. По дороге идет патруль «ландшутц» — сельской стражи.
…Разведчики ищут и не находят фольварка, около которого не было бы телефонных столбов. Мельников взбирается на один из них, перерезает финкой провода.
— Кто там?
— Эс-эс!
— Нам запрещено открывать…
— Не разговаривать, старая перечница! Именем закона… Открывай, а то плохо будет!
— Минутку!..
Шаги удаляются. Мельников, Раневский и Зварика ждут по всем правилам — сбоку от дверей и окон… Со скрипом открывается окно на втором этаже. Высовывается черное рыльце двухстволки. Грохочет выстрел. Крупная свинцовая дробь бьет градом по каменным плитам, с визгом рикошетирует, поднимает пыль. Резко пахнет порохом, звенит в ушах.
— Вот гад! Ну и гад! — шепотом ругается, отползая, Зварика. — Патрончик небось с медвежьим зарядом!
— Шире шаг, ребята! — подбадривает Шпаков^ уставших, голодных разведчиков. — Мы обнаружили себя. Быть облаве! Надо уйти как можно дальше.
Хозяйственная операция сорвалась, а разведчики так надеялись «разговеться» после «великого поста». Шпаков видит — и девчата, и парни едва плетутся, бредут слепо, не глядя по сторонам. Зина грызет молодую еловую шишку.
Около трех часов ночи Шпаков решается:
— Будем разжигать костер! Запасайтесь дровишками!
Незаметно нарубить дров в этих ухоженных немецких лесах невозможно. Все деревья на учете. Нельзя даже прихватить охапку валежника на вырубках. И там учет. Нет сухостоя, нет бурелома — все это вывозится из леса. Вот и приходится разведчикам собирать дрова не с бору по сосенке, а буквально с лесного квартала по щепочке. Тут из поленницы прихватишь чурку, там сунешь в карман горсть шишек.
Бетонный мостик через ручей. Выставив в обе стороны дозорных, разведчики наполняют фляжки водой. Шпаков подбирает место для костра в лощинке поглубже, обнесенной со всех сторон колючим частоколом сосен и елок. Затем рассылает дозорных — надо убедиться, что поблизости, в радиусе по крайней мере одного километра, нет никаких лесничевок, фольварков, военных лагерей.
Тышкевич мастерски — с одной спички — разводит огонь, а Зварика и Овчаров маскируют его плащ-палатками со всех сторон. Наверное, и во времена доисторической борьбы за огонь не предпринимали наши предки столько предосторожностей, разводя костер…