— А на фронте сейчас наши культурно живут, — размечтался на привале Ваня Мельников. — Сходил в баньку, оделся во все теплое и чистое, дернул свои наркомовские сто грамм и — рубай себе от пуза горячую пшенку. Свернешь козью ножку с палец толщиной, задымишь, почитаешь дивизионку, а потом можно и на фрица навалиться. Лафа!
…А фронт, как назло, стоит и стоит на месте.
На лесном перекрестке Моржин и Мельников, опытные «языковеды», берут «языка» — кавалера Золотого германского креста штабс-унтер-офицера из 221-й охранной дивизии. Моржин забирает у этого унтера автомат, выуживает два запасных рожка из широких голенищ. «Языка» допрашивает Аня. В группе теперь только она одна говорит по-немецки.
— 221-я дивизия! — восклицает Ваня Мельников, по-хозяйски заглянув в зольдбух — солдатскую книжку. — Колоссаль! Братцы! Какая приятная встреча! Да это ж та самая дивизия, что гоняла нас в Белоруссии, жгла деревни, расстреливала детей, женщин и стариков! Вундербар! Попался, который кусался!..
Штабс-унтер-офицер испуганно смотрит на обступивших его изможденных, оборванных людей с горячечным блеском в глазах и начинает трястись крупной дрожью.
— Наш полк готовится к отправке в Арденны, — чуть не плачет он.
Моржин выясняет, что многие части срочно перебрасываются из Восточной Пруссии на запад, на защиту «Западного вала». Оставшиеся дивизии держат по пятнадцати километров фронта. 2-й танковый корпус СС, под командованием группенфюрера СС Герберта Гилле, в составе двух дивизий по приказу фюрера готовится к переброске из Восточной Пруссии в Венгрию, чтобы деблокировать немецкие войска, окруженные в Будапеште.
Остальных разведчиков в эту минуту больше интересует НЗ карателя. Хорошо, что попался штабной унтер с ранцем, а не щеголь-офицер. В ранце из телячьей кожи шерстью наружу они, ликуя, находят целый клад — говяжьи консервы, консервы ливерной колбасы из дичи, сыр в тюбике, две пачки галет, топленое масло, баночку искусственного меда, термос с горячим кофе, буханку формового хлеба с примесью ячменя и — очень кстати — плитку шоколада «Шокакола» — он бодрит и успокаивает нервы.
Толя Моржин остается очень доволен показаниями «языка».
«Гладиатор» сверяет свои часы с часами «Лебедя» в «Сойки», которые вот уже четыре месяца связывались с Большой землей из Восточной Пруссии по московскому времени.
Важные показания штабс-унтер-офицера этой же ночью надо передать Центру. У Ани и Зины имеются свой, так сказать, профессиональные, враги — атмосферные помехи, эти чертовы немецкие дребезжалки, десятки всяких неожиданных и досадных неполадок: перебитый пулей шланг питания, поломка деталей, капризные контакты. Однажды отпаялась припайка дросселя низкой частоты. Но хуже всего, что у Аниного «северка» совсем сели батареи, а у рации Зины вот-вот выдохнутся.
— Не уверена, Толя, — говорит Зина Моржину после радиосеанса, тревожно глядя на вольтметр, — смогу ли я передать следующую радиограмму.
— Господин группенфюрер! Моим людям удалось вновь напасть на след русской шпионской группы. Эта группа рейдирует с севера на юг с целью разведки наших укреплений. Надо признать, что она мастерски запутывает след и уходит от погони. Не подлежит сомнению, что перерезанный кабель ставки — ее рук дело. Рейд этой группы стал фактором в психологической войне. Офицеры ставки открыто говорят, что «Вольфсшанце» перестало быть безопасным местом. Все органы контрразведки работают вхолостую, сеют панику и нервозность, хватают на дорогах беженцев и бюргеров, обыскивают и арестовывают не только восточных рабочих, но и немцев. Десятки арестованных уже дали под пытками ложные показания, оговаривая себя и соседей, сбивая нас с правильного пути. «Лесные призраки» мерещатся и нашим солдатам. В армии и среди населения растет недовольство органами контрразведки.
— Все это мне известно, штандартенфюрер. Я знаю, что наш престиж падает из-за этих русских шпионов. Не набивайте себе цену. Вы не будете обойдены. Как вы собираетесь захватить их?
— Обычная антипартизанская тактика не принесла успеха. Я разработал оригинальный, смею утверждать, план. Как только группа завтра остановится на дневку, мне доложат о месте дневки следопыты СС. Я сразу же высылаю в лес четыре грузовика с эсэсовцами и мотками колючей проволоки. Прибыв к указанному кварталу леса, эсэсовцы за двенадцать минут растягивают «концертину» колючей проволоки вокруг квартала…
— И птички в клетке! Замечательно! И помните — берите их живьем, пусть ранеными, но живыми! И везите прямо ко мне! Это необходимо для нашего престижа. Заранее поздравляю вас, штандартенфюрер, с успехом! Хайль дер фюрер!..
Майор Стручков сидит в отлично оборудованной столовой штаба 3-го Белорусского фронта и без аппетита ковыряет вилкой бифштекс. Белые скатерти на столах, дымящийся борщ, официантки в белоснежных передниках. «Боже мой! А чем там питается группа «Джекэ?!»
Проходят дни, а «Джек» молчит. Все ближе начало наступления 3-го Белорусского фронта, а разведчики не выходят на связь.
— Если будет радиограмма от «Джека», — говорит майор начальнику радиоузла, — немедленно звоните мне. В любое время дня и ночи!
Майор просит об этом уже в который раз. Если перерыв в радиосвязи затягивался, он не спал ночами. Уже не одна наша рация навсегда замолкла в Восточной Пруссии, а неуловимый и неистребимый «Джек», хотя и подходил ближе других к ощетинившейся орудийными и пулеметными дулами железобетонной берлоге Гитлера, каждый раз оживал после недолгого тревожного молчания и вновь выходил на связь. Сколько раз бывало, что и радисты, и шифровальщики, и начальник радиоузла, и майор Стручков, и генерал Алешин уставали ждать, и вдруг внезапно на условленной волне раздавались позывные «Сойки» или «Лебедя» — «г2щ», «г2щ», «г2щ»… «Джек» жив, «Джек» борется. Но сейчас молчание «Джека» затянулось.
Большевики-подпольщики говаривали: «Кто продержится год в подполье — тот хороший подпольщик». Разведчики фронта говорили: «Кто продержится в немецком тылу на немецкой земле месяц, тот всем героям герой!» А «Джек» вот уже четыре месяца воюет в тылу врага, и не на партизанской «малой земле», а на земле врага.
Квадрат леса в восемнадцати километрах юго-восточнее Зенсбурга у озера Муккерзее. Только что отгремел бой. Еще не остыли дула автоматов. Аню всю трясет. Она уже три дня болеет. Ангина — таков Толин диагноз. Зина работать совсем не может — у нее сильный жар, что-то бредит про кукушку, считает, сколько жить осталось… В лесу — голоса, крики немцев, Толя зажимает Зине рот.
Немеют от холода пальцы, знобит, зубы выбивают чечетку. Аня передает радиограмму, работая на батареях Зининой рации. Чтобы обмануть немецкую радио-разведку, она настраивается как можно быстрее, при помехах сеанс прекращает, часто меняет позывные и волны. Теперь она знает рацию «Север» так же хорошо, как прежде в Сеще свой старенький «Ундервуд». Временами Аня работает почти в полуобмороке, автоматически.
Характеристика работы корреспондента № 2165:
«Позывной дает нечетко. Вместо «г2щ» получается «г26». Настройка передатчика длиннее нормального до 1 метра. Передача на ключе торопливая, нечеткая. У всех цифр укорочено тире. Материал принимает хорошо. Правильно и быстро переходит на предлагаемые нами волны, умело удлиняет и укорачивает волну своего передатчика».
Ночью разведчики идут по старинным дорогам, прорубленным в пуще еще крестоносцами. Идут по дорогам, чтобы не оставлять следов в заснеженном лесу. Перебираются через каналы по дамбам, прячутся за вековыми деревьями, когда проносятся грузовики и штабные «мерседесы», проезжают конные обозы.
Днем в лесу звучит французская речь. И это не галлюцинация: в лесу пилят деревья военнопленные французы.