Обошлось без увечья. Закончив землеустройство, землемер женился на ней, увез ее с собой в город и больше никогда не появлялся в Вавилоне. Однако, пожалуй, выше всех летали на качелях с красивыми Зингерками буденновцы. Одну они забрали с собой в польский поход. Там она стала женой какого-то большого командира. Ничье сердце не могло остаться равнодушным к легкой, как птичье крыло, кленовой доске на четырех веревках, которая, едва на нее становились двое, взмывала к небесам.
Как бы там ни было, но со времен Солнечного камня Вавилон, пожалуй, не изобрел ничего более значительного, чем эти качели, Место для них выбрано чудесное, над самым обрывом, между двумя древними вязами, издавна господствующими над Вавилоном. Позднее, когда Орфея не стало, качели перешли в ведение сельсовета и приглядывал за ними Савка Чибис. На зиму их снимали, а только потянет на весну, вешали вновь. На открытие качелей сходились все — и те, кто стремился ввысь между вязами, и те, кто побаивался высоты, но способен был восхищаться полетом других. Тут пили, дурили, летали над Вавилоном, а если кто и расшибался, то смерть на качелях не почитали за смерть в ее обычном понимании. На что уж местный философ фабиан и тот из всех возможных смертей желал бы легчайшей — разбиться на качелях. А для его козла они вообще были чудом из чудес, которого ему так и не довелось постичь до самой кончины.
Дольше всех Зингерок качалась над обрывом Мальва — со всеми, кто любил это романтичное место и не страшился кручи под ним, — пока не прикачала себе моего дядю Андриана, высокого, вихрастого и несусветного добряка. Вот уж было плача да воя в хате у Валахов (так звали наш род), когда он сказал, на ком женится! Дядя был уже немолод, на пятый десяток перевалило, поседел в немецком плену после империалистической, повидал свет и людей и на все ехидные намеки насчет Мальвы отвечал вполне категорично: «В Европах на это не глядят».
Валахи отдали ему каморку, пробили в нее отдельный вход в глухой боковой стене. Андриан пристроил к нему крылечко с красным козырьком, сам выбелил хату внутри и со двора, поставил печь, вывел от нее дымоход, чтоб не зависеть от нас, и привел Мальву Кожушную на готовое. Жили они тихо, красиво, дядя не давал волосу упасть с ее головы, хотя на другой половине хаты их брак упорно не признавали. Каждое воскресенье молодые ходили к тестю на качели и на пироги с рыбой, по-сибирски, оттуда Андриан, набравшись в Европе культуры, вел Мальву под руку. Возвращался зять Зингера, настроенный воинственно, в конюшне он отгородил свою лошадь от нашей, не хотел вместе запрягать, грозился поделить пополам двор, а затем и все остальное, примыкающее к хате, и мы догадывались, что во всем этом давала себя знать работа хитрого и коварного агента, у которого были с нашим родом давние несведенные счеты. Наш дед Левон перехватил когда-то у великого морехода, капитана Серошапки, в аренду десятину, которую до него держали Кожушные. Капитан служил во флоте, а землю сдавал в аренду местным крестьянам, а еще охотнее арендаторам из Глинска, те исправнее платили и, главное, не питали никаких иллюзий, что это их земля, потому что сами на ней никогда не работали, нанимая тех же местных мужиков. Серошапка перешел на сторону революции вместе с экипажем эсминца, который в гражданскую войну был потоплен, а наш предусмотрительный дед-арендатор успел вовремя умереть от сыпняка, да еще к тому же в один день с бабушкой. Землю Серошапки национализировали, и ею вскоре наделили всех безземельных. Не обошли ни Валахов, ни Кожушных, несколько лет и у нас и у них она пустовала, непаханная и незасеянная, но крестьяне народ злопамятный и старую вражду проносят через века.
Постепенно Андриан совсем переметнулся к Зингерам, потребовал из дедовского наследства половину сада при хате и половину левады, как раз ту, на которой стояли урожайные грецкие орехи, а то Мальва, видите ли, из такого рода, где орешки и зимой лущат. Дядя грозился, что, ежели ему добром не отдадут хоть три ореха из семи, он в одну прекрасную ночь срубит все до единого, чтобы никому не досталось. А они, анафемы, ровно назло, в ту осень уродили, как никогда, сами падали и вылущивались, а потом на чердаке пахли, нам на горе, как зимняя сказка. Зима выпала лютая, деревья вымерзли и посохли сами, но кто же мог поверить, что обошлось без вмешательства Орфея и его зятька. Не проходило и дня, чтобы на нашей половине не проклинали Кожушного. Рикошетом перепадало и немецкой фирме «Зингер», которая, дескать, выпестовала такого агента на беду Валахам, а коль так, то и всему Вавилону.