На крыльце появился Клим Синица, уже без кнута, похвалил их за выдержку и велел следовать за ним. Коридоры узенькие, половицы скрипят, стены увешаны плакатами, которых Соколюки не успевали прочитать, искренне сожалея об этом. Синица провел братьев к секретарю райкома и доложил так:
— Вот они оба. Я захватил их во рву возле коммуны, Спали. Ребята славные и послушные. Откопали клад, зарытый отцом, рассчитывали найти золото… — Тут коммунар — непринужденно улыбнулся. — А нашли булаву гетмана Конецпольского, которого наша милиция почему-то считает вавилонским гетманом. Максим, позвони и скажи им, что гетман польский и эти парни к его булаве имеют такое же отношение, как мы с тобой. Все оружие я возьму в коммуну для музея. Это редкостная коллекция, и я не позволю ей пропасть.
Максим Сакович Тесля, очень спокойный, уравновешенный и, должно быть, от природы добрый чело-«век, долго разглядывал обоих Соколюков, сперва Данька, потом Лукьяна, и, не найдя никаких весомых аргументов, сказал:
— Все это так, они и в самом деле не виноваты, что когда-то казаки разбили гетмана Конецпольского и захватили его булаву. Но зачем же было бежать из тюрьмы?
— Я начал там слепнуть… — умоляюще сказал Лукьян, а Данько поддержал его трагическим кивком.
Максим Сакович был человек не только добрый, но еще и осторожный. Все надежды Соколюков на освобождение умещались в ямочках, которые появлялись на щеках секретаря, когда он улыбался. Ямочки заметно углубились, когда Тесля пригласил Соколюков сесть, а сам подошел к стене, на которой висел телефон, позвонил Македонскому и приказал необыкновенно тихим голосом прийти, взять беглецов, вернуть им лошадей и телегу и сегодня же отпустить домой. А ополченцев разоружить. Синица подмигнул Соколюкам, когда Тесля сказал, что сам хочет увидеть булаву Конецпольского. При этих словах на щеках у него снова появились многообещающие ямочки, Лукьян тихо заплакал под очками и отер со скулы слезу. Конь во дворе съел одну кучку люцерны и вместе с бричкой перешел к следующей.
Соколюков освободили. Им вернули лошадей, заметно осунувшихся на плохом корме, телегу я пустой сундук из-под оружия в доказательство того, что их держали недаром. Пилип Македонский был ласков и добр, извинялся перед ними за все причиненные им неприятности, вызванные будто бы тем, что классовый враг не дремлет и надо быть начеку, а на прощание посоветовал им никогда больше не попадать в это отвратительное сооружение, построенное еще земством, оно-де и ему самому не приносит никакой утехи, кроме бессонных ночей. За воротами ждала Даринка, принесшая очередную передачу. Она всю ночь шла сюда, босая, вся в пыли, и, увидав их, расплакалась на радостях.
Замочили колеса на мели и тронулись домой. У обоих было одно желание — живее выбраться из Глинска, утратившего в их глазах всю прежнюю романтику. Даринка сидела на сундуке и правила лошадьми, тоже хлебнувшими здесь горя, а Данько и Лукьян упивались свободой на голом полке, они сидели рядом, свесив ноги в заплесневелых от тюремной сырости сапогах. Прощай, Глинск! Еще сегодня они смоют в корыте свои грехи перед человечеством, наденут чистые рубахи и вечерком выйдут на качели, как будто ничего не случилось. От колес поднимался приятный дух дороги…
Клим Синица возвращался в коммуну поздним вечером. Он постригся, побрился у парикмахера и был чуть навеселе — поужинал в «Зеленой мельнице» (мельница сгорела в гражданскую войну, осталась только коробка над Чебрецом, и рабкооп оборудовал в ней так называемую пролетарскую корчму в противовес нэпманским). В «Зеленой мельнице» еще у Соснина был открытый счет — коммуна поставляла туда сыр, — и Клим Синица сохранил с корчмой эти отношения, только в отличие от предшественника аккуратнейшим образом записывал каждую копейку, которую тратил на себя, за что пролетарская корчма называла его «глиняный черт», поскольку не получала от него никакого барыша. Синица на это не обижался, ведь он не только сбывал здесь коммунский сыр, но пристроил и несколько бадеек овечьего сала для печения глинских коржиков, которые чуть горчили, зато сами таяли во рту. Вообще сегодня он возвращался из Глинска в лучшем настроении, чем когда-либо, а больше всего радовался, что выручил невиновных.
Славная выдалась ночь в дороге. Нетопыри из глинских осыпей долго еще сопровождали его, пролетали над самой бричкой, а иные норовили залететь коню в ухо, отчего жеребец мотал головой, словно стряхивая летучих мышей с черной гривы, на которой те все нацеливались передохнуть. А в Глинске уснуло ополчение, позорно разоруженное и осмеянное Тес-лей, как будто рожденным, чтобы разбираться во всех тонкостях власти. Чуприна, как и все здешние, держался на гибком и натренированном уме Максима Тесли. Райком все более становился центром всей жизни района, который пока казался Тесле похожим на Ноев ковчег без парусов. Максим Тесля, верно, и до сих пор не решил еще для себя, что брать в ковчег, а что оставить на произвол судьбы.