Даринка носила Соколюкам передачи, однажды даже ухитрилась передать в хлебе пилочку, положенную туда одним великим спецом по побегам из тюрьмы. Рекомендовал его Петро Джура, а живет тот спец в Глинске и считает себя мастером на все руки. За пилочку Даринка отдала ему добрый кусок сала. А для самой Даринки это было чем-то вроде игры в необычайное, неведомое, она и впрямь хотела вызволить Соколюков, а когда везла их домой и сидела на сундуке, то не стыдилась Вавилона, а даже испытывала некий душевный подъем. Даринке не на кого было излить свою преданность, вот она и выплеснула всю ее на Соколюков, а у них хватило благодарности за это только на дорогу от Глинска. Когда же путь из неволи закончился, они, в особенности Данько, сразу стали другими да притом такими мелочными и ничтожными в ее глазах, что Даринка невольно подумала, стоило ли таких и выпускать на волю.
Данько, как выпряг лошадей, тотчас побежал на чердак, там на балке висело в кулечке сало, так он, аспид вавилонский, понесся смотреть, сколько сала перевела за время их отсутствия Даринка. Она этого сала и не попробовала, все относила в Глинск, а он сошел с чердака, потрепал ее по заду и говорит:
— Гляди, Лукьяша, какую славную заднюшку наела на нашем сале.
Лукьян, чем бы вступиться за Даринку, рассмеялся. Он принялся сзывать голубей, и, когда те слетелись отовсюду и стали садиться ему на руки, на плечи и даже на голову, это привело его в такой восторг, что он совсем забыл о Даринке. Словно и не замечая ее, покровитель голубей побежал осматривать баштан, разграбленный детьми Явтуха, а Данько, настороженный пропажей сала, метнулся на луг, уверенный, что одним салом тут не обошлось. На лугу еще при отце выросла маленькая вязовая рощица, и в ней Данько недосчитался нескольких самых стройных молодых вязов. Все указывало на Явтуха, который мог начать с сала и дойти до вязов, да и не могла же Даринка, в самом деле, одна перевести целый кулек сала.
Рядом на прокосе разостлано было несколько дорожек полотна — Прися выбеливала его на лугу у Соколюков, чтобы на своем в это время могла расти отава. Данько собрался уже было поскидать полотно со своего луга на соседский, но в тот же миг из конопли показалось несколько старшеньких Явтушенят. Имена им выбирались попроще — Тодось, Антось, Стась, Ивась, — так что потом сам папенька их вечно путал.
Одним своим видом вынудив дядю Данька убраться прочь, сторожа полотна снова засели в коноплю и сидели там так тихо, словно и впрямь ждали вора. Тем временем их маменька наряжалась в хате, чтоб идти к Соколюкам, а папенька отсыпался под грушей. То-то спохватится, как встанет и увидит соседей на свободе, здесь.
Вязовую рощицу Явтух успел уже почти присвоить — без конфискации. Одно только хотел бы сейчас знать Данько: где сосед прячет краденые вязы? А Лукьян на баштане чуть не заплакал с отчаяния: самые большие арбузы, примеченные им еще до ареста, исчезли, а весь баштан имел такой вид, что Лукьян сразу представил себе пиратские налеты Явтушенят. Груши и яблоки были также надлежащим образом собраны, уцелели только поздние сорта, их Явтушенята оставили до осени.
На каждом шагу Соколюки натыкались на следы: грабежа, совершенного если не Явтухом, то его детьми, но жаловаться на это пострадавшие могли теперь разве что друг другу или троюродному дяде Паньку Кочубею, в жизни которого никаких существенных перемен за время их отсутствия не произошло. Дядя продолжал быть председателем, а заодно не забывал и про поздних боровков, надеясь заколоть их на будущий год перед пасхой.