И все же:
— А если ты не знаешь себя?
— Что?
— Если ты не знаешь себя настоящей? Кто ты и что ты? — Он приблизился, двигаясь так мягко и плавно, что она не сообразила отступить. — Если ты только начинаешь узнавать себя?
— Я стала другим человеком, Орвар! Прошло три года. Я не та Хильд, которую ты когда-то знал.
Он мягко провел пальцем от ее уха к подбородку, коснулся нижней губы:
— А что, если новая Хильд нравится мне еще больше?
— А новую ты совсем не знаешь.
Он наклонился чуть ближе, согревая теплом своего дыхания:
— Мне так не терпится узнать. — Одна его рука скользнула вдоль ее талии, а вторая сжала запястье. — Нам есть с чего начать. Смотри, Хильд, твое тело все еще помнит меня.
— Н-е-ет!
— Да. Послушай, как бьется пульс.
— Это от страха.
— И блестят глаза. И щеки покраснели. А еще ты тяжело дышишь и пахнешь…
Он потянул носом и почти застонал. А Хильд чуть не завизжала от обиды. Да, ее тело все помнило: и как они не вылезали из постели все выходные, и как освоили в снятой Орваром для нее шикарной квартире все горизонтальные поверхности и даже некоторые вертикальные, как уезжали в горы с одним спальным мешком на двоих. Но!
Но это был НЕ ТОТ Орвар. Тот, прежний, ни за что не поднял бы на нее руку. Он был заботливым и нежным, он десять километров вез в своей машине найденную на дороге сбитую собаку и не беспокоился о том, что кровь может испачкать кожаные сиденья. Он кормил ее с ложечки мороженым, когда она обожгла руку, и сварил ей куриный бульон, когда она сильно замерзла после прогулки. Тот Орвар не был способен на убийство или измену. И та Хильд, которой она теперь стала, не собиралась терпеть в своей жизни такого мужчину.
Правда, сам Орвар об этом и не догадывался.
— Я причинил тебе боль своими изменами, а ты мне своим уходом. Мы квиты. Больше этого не случится. Даю слово.
В ее глазах измены были только цветочками, но Орвар почему-то считал иначе.
— Почему я должна тебе верить? Ты уже обманывал меня.
— Я гарантирую, Хильд. Я принял меры.
Да уж, с тоской подумал Кьяртан, я твоя гарантия. И Хельги. Свалилась же ты, девочка, на наши головы. Он в очередной раз позавидовал Греттиру, ловко отдувшемуся от почетной должности телохранителя.
Рука Орвара на ее пояснице вдруг стала горячей, словно он собирался выжечь на ней свое клеймо. Хильд отвернулась и попыталась освободиться:
— Не надо.
— Я изменял тебе, потому что боялся твоей власти надо мной. — Он низко наклонил голову и тяжело дышал ей в висок. — Я знаю, как плохо может кончиться слишком сильная связь. Я думал, даже если ты узнаешь… даже тогда ты простишь меня. Многие женщины так делают. Но ты ушла, не сказав ни слова. Ни звонка… ни записки. Ты ускользнула от меня, как вода сквозь пальцы.
Она толкнула сильнее, и он заставил себя отступить на шаг.
— И сейчас ты тоже ускользаешь. — Его взгляд ожесточился. — Сначала я думал, что ты утонула, не добралась до берега. Я чуть с ума не сошел, но пытался смириться. Но когда оказалось, что ты уехала далеко… что ты прекрасно живешь без меня. Я не мог это стерпеть. Потому что не мог без тебя. Никак.
Он смотрел на нее с ожесточением, расчетливо, как на препятствие, которое нужно либо преодолеть, либо сокрушить.
— Я сделаю все, чтобы ты любила меня. — Это прозвучало как клятва, и у Хильд холодок пробежал вдоль позвоночника.
— Я не хочу твоей любви, — прошептала она. — У меня была своя жизнь. Я была счастлива…
— Ты не можешь быть счастливой без меня, — рыкнул он.
— Я смогла! А потом ты все испортил. Ты мне жизнь ломаешь, неужели не понятно, медведь ты бесчувственный?!
Медведь? Кьяртан слышал, как в нескольких шагах от него фыркнул Левша. А девчонка не так проста, как кажется. Она еще не понимает, о чем говорит, но смотрит в точку. И Кьяртан не знал ни одного живого существа, которое могло бы с такой твердостью противостоять Орвару. Кроме самого конунга, конечно. Эти двое заставляли других склоняться перед ними одним усилием воли.
— Что я должен сделать, чтобы ты полюбила меня, Хильд? Что угодно.
Девушка чуть не застонала от охватившего ее чувства безысходности. Достучаться до разума через этот толстый череп было просто нереально. Может быть, она и заперлась от Орвара за стенами обиды и недоверия, но он времени не терял, уже решал, где расставить пушки и разбить лагерь. И ни малейшего сомнения, нужно ли ему это вообще.
И что тогда делать ей? Запереться в доме Фрейи и сидеть, не высовывая носа наружу три месяца? Так себе идея, если учесть, что Орвар расхаживает до саду и дому конунга, как по буфету. И что будет потом? Фрейя, конечно, пошутила, насчет убийства Орвара… ой, а вдруг не пошутила?