— Две тысячи жителей, — щелканье клавиш под пальцами Фрейи сливалось в пулеметную очередь. — В каком году ты родилась, напомни.
— 1996.
— И крещена тогда же.
— Да.
— Спасибо нашему правительству за всеобщую цифровизацию.
Как ни странно, никакая Хильд Йоханссен в церковных книгах зарегистрирована не была, хотя мало того, что велись электронные записи — были отсканированы все реестры, начиная с 17 века.
— Когда погибли твои родители?
— 20 декабря 2006 года, — Хильд сглотнула комок, но Фрейя, казалось, сочувствия не испытывала.
— Они были похоронены в Паяле?
— Да.
Хильд до сих пор помнила стук кирки о мерзлую землю, рождественскую ель перед городской ратушей, ледяные сани с ледяными оленями, в которых фотографировались туристы и холод, который пронизывал ее до костей, несмотря на теплую куртку и саамские унты.
И снова никаких записей ни о Маргрете ни о Гримнире Йоханнсенах. Но ведь Хильд точно помнила: мама была учительницей, а отец держал механическую мастерскую, и когда они все вместе шли на воскресную службу, с ними здоровался каждый встречный.
— Ничего не понимаю, — растерянно сказал она. — Этого просто не может быть.
— Тогда посмотрим записи твоего интерната, — предложила Фрейя. — Куда тебя отправили в 2006-м?
— В Кируну, школа-интернат для девочек имени Святой Бригиты. Я жила там до 2014-го.
Никакого упоминания о Хильд Йоханнсен. Хуже того, на школьных фотографиях не было ни одного знакомого лица. Ни Анны, с которой они делили один шкафчик на двоих, ни вредной Осы, ни всезнайки Кристин. Ни Агнара, который научил ее жарить хлеб и печь картошку на костре.
Забыв, что чай все еще может быть горячим, Хильд осушила Чашу двумя длинными глотками. Горький напиток обжег язык и горло, даже в груди запекло. Девушка со стоном потерла грудь ниже ключиц.
— Что такое? — Спросила Фрейя.
— Кажется, обожглась. Ничего, сейчас пройдет.
— Дай-ка посмотрю, — Фрейя оттянула вниз широкий ворот мужского свитера и ахнула.
На белоснежной коже алели странные узоры — не татуировка и не шрамы, а словно выписанные на белой бумаге красные буквы.
— Больно?
— Да. Что там?
— Смотри сама. — Фрейя развернула Хильд к темному окну, которое горящий в комнате свет превратил в черное зеркало. — Похоже на вязаную руну. Знаешь, что такое футарк?
Ну да, про рунический алфавит им рассказывали еще в шестом классе. В конце концов, любой закончивший школу человек мог прочесть рунические надписи в Уппсале или на Рёкском камне. Вот только смысл их был слишком туманен.
— Можешь прочитать? Что это значит?
— Это не памятная запись. Это заклинание. — И вот они снова возвращались на тысячу лет назад, но только на этот раз Хильд крепко держала руку подруги, словно боялась заплутать в лабиринтах времени. — Это Перт, руна памяти, которая связывает тебя с прошлыми и будущими поколениями, а это Ансуз, она соединяет отдельные части в целое. Вот Одал, он вызывает видения, и Эйваз, который помогает выйти из сна и сохранить воспоминания. Но они написаны в зеркальном отображении, то есть должны действовать наоборот.
— И от чего меня заколдовали?
— Похоже, что твою память заперли и заменили ложными воспоминаниями.
— Ч-ч-черт!
— Но тот, кто это сделал, не желал тебе зла, потому что сплел их с рунами защиты: Иса, Кеназ и Хагалаз.
«Хераз!», хотелось крикнуть Хильд. Во что я вляпалась?
— А нельзя это как-нибудь… отмыть?
Постепенно боль в груди унималась и странные буквы на коже выцветали, а потом совсем исчезли. Обо всем произошедшем напоминала лишь горечь на языке.
— Отмывай, не отмывай, а твой вирд (1) уже известен и записан. Судьбу не изменишь. Но теперь ты понимаешь, что ваша с Орваром встреча не была простой случайностью? И держится за тебя он не из-за прихоти.
— А из-за чего?
— Может быть, это то, что называют любовью?
Хильд вспомнила улыбку Хокона и вздохнула. Конечно, Фрейя должна была кое-что знать о любви.
— То, что случилось между Орваром и мной не имеет ничего общего с тем, что есть у вас с конунгом. Орвар не такой.
— Я тоже думала, что не такой, — лукаво улыбнулась Фрейя. — Но он не забыл тебя за три года. И за это время у него не было ни одной женщины. Я просто узнать не могла своего братца. Спасибо, что вправила ему мозги.
Внезапно у Хильд мелькнула нехорошая мысль: а вдруг Фрейя передумает и не отпустит ее? А вдруг, все будет еще хуже, и она сама не захочет уходить?