– Подходи ближе, я не кусаюсь. – После этого шелеста разлагающихся голосовых связок оно вдруг оскалило омытые кровью зубы и залилось диким, нечеловеческим смехом. Все так же смеясь, этот сильно побитый жизнью петух налег поясницей на ограждение и, перевесившись через него, полетел вниз. А кто-то еще говорит, что петухи не летают. Меня вдруг охватил сильнейший страх высоты. Голова закружилась, и я прижался к стене, но уже не мог не смотреть на размытые крыши внизу, которые, словно волны, то накатывали, норовя на меня обрушиться, то отступали. Наконец я, не в силах больше стоять на ногах, сполз на пол, и черная пелена бесчувствия застелила мой рассудок.
IX
Женщина, сидевшая напротив, встрепенулась от испуга, когда я, пробудившись, резко дернулся; но затем улыбнулась, мол: «С кем не бывает кошмаров, дружок?» Неужели все, что я видел, потерявшись в старом городе, мне только пригрезилось? Я беспрепятственно принял это на веру, и от души отлегло что-то вроде горы Килиманджаро. И все же… с женщиной, сидящей напротив, было что-то не так. В ней читалось какое-то несоответствие: ее лицо было сморщено от старости и походило на пакет с мукой, помятый руками ребенка, однако ноги под полами вызывающе короткого пальто были гладкими, худенькими, почти совсем девичьими. Никакие кремы или пластики при всех нынешних достижениях косметологии на такое неспособны. Я не замечал, как неотрывно пялюсь на эту женщину, пока она не посмотрела на меня добродушно, но вопросительно. Я нервно улыбнулся в ответ и отвел взгляд. Меня кинуло в жар, на лбу я почувствовал испарину. Это как с мигренью, когда пытаешься убедить себя в том, что она не началась, хотя слепое пятно уже мерзко мерцает, провоцируя тошноту. Вот и я сейчас пытался убедить себя в том, что все плохое уже позади. И все же мелкие гадостные обстоятельства не давали окончательно утвердиться в этой мысли.
На негнущихся ногах я вышел на своей станции. Желание оказаться в стенах отеля, населенного людьми, опуститься на мягкий диван на ресепшене, где всегда за стойкой стояли улыбчивые администраторы, было непреодолимым. Я ушел в эти грезы и даже забыл, мимо чего мне придется пройти перед тем, как увидеть двери отеля. От мысли о кладбище у меня перехватило дыхание, словно мимо, обдавая могильным холодом, промчался призрачных товарняк. Я взглянул на часы – было без пятнадцати двенадцать. Но ведь если я уснул, когда возвращался после тех неудавшихся посиделок с друзьями, то почему сейчас так поздно? Я шел из пивнушки, когда ночь только-только вступила в свои права, то есть где-то часов в семь-восемь. Я не мог прокататься в метро три с половиной часа, не уехав в депо. Всем моим гаданиям пришел конец, когда, поднявшись по лестнице на поверхность, я обнаружил интересную особенность конкретно этой станции метро: выход из нее вел прямо на центральную улицу старого викторианского кладбища.
X
Мне предстояло встретится лицом к лицу с моим страхом. Он сидит где-то настолько глубоко, что, когда что-либо его бередит, он приводит в дрожь все мое существо, которое буквально стоит на этом страхе, как на фундаменте. Все это время я бежал от этого страха, выбегая из одной двери в другую, но больше не осталось дверей, кроме одной – в другом конце кладбища. И я сразу понял, чтó, а точнее, кто меня ждет на этой дороге. Она, видимо, очень уж хочет повторной фотосессии, раз не поленилась перенести выход из метро на место своего последнего пристанища.
Ну, и как повелось в этот злополучный вечер, и здесь меня встретили с порога. Я благодарил Господа за то, что он избавил меня от этого карикатурного сюжета, по которому я должен был бы идти по кладбищу, томясь ожиданием кошмара и внимая той зловещей тишине, в которой притаился ужас, – тогда, я уверен, я сошел бы с ума и мое сердце разорвалось еще раньше, чем что-то бы произошло. Нет-нет, судьба отнеслась ко мне очень даже снисходительно, дав оправдаться сразу всем моим самым страшным опасениям. Она стояла посреди центральной дороги, в метрах двадцати от меня, возле указательного столба со стрелками. Она как с фотографии сошла, хотя почему это «как»? На вид ей было не больше тридцати. Похоронный саван легко колыхался на ночном ветру. Ее вьющиеся волосы, подвязанные черной лентой, невесомо покачивались, словно черная, не видевшая света трава на морском дне. Через ее фигуру смутно проглядывала брусчатка центральной дороги. Я двинулся в ее сторону, чувствуя почти непреодолимую слабость в ногах. А, наконец, подойдя, от какой-то отчаянной дерзости я посмотрел ей в глаза. К черту все: страх, предубеждения. Когда последний свет гаснет в пучине, становится как-то спокойнее. Когда завален выход назад, дорога вперед не кажется уже такой безумной. И сейчас последний искусственный свет за моей спиной рассеялся, когда выход из метро позади меня ушел под землю. Тьма обволокла все вокруг.