Но с возрастом ее глаза стали понемногу блекнуть и к пяти годам были уже пепельно-серыми, с едва различимой бирюзовой каймой. Все знали, что у детей в раннем возрасте такое часто случается, поводов для волнения не было, но… я сразу поняла, что Мартину это не нравится. Я видела, как он вскипает, когда кто-то из людей обращал внимание на красоту глаз маленькой Женевы. Он все больше стал пропадать в городе, все реже бывал дома, а когда приходил, было уже за полночь. Он раздраженно отмахивался занятостью на работе, но от него сильно разило выпивкой. В этот год зима затянулась, апрель выдался холодным и дождливым. И вот, в один из таких холодных апрельских дней, уже глубокой ночью, Мартин пришел чуть более пьяным, чуть более разгоряченным, чем обычно.
Ее губы задрожали, а голос надломился от горечи. Ей стало невмочь говорить, но и я не мог вымолвить ни слова. Мы молчали, и это молчание казалось вечностью. А затем лицо ее приняло бесстрастное выражение, но увидел в нем чувство, изъеденное страданием до бесстрастия.
– Он выколол нашей дочери глаза, пока она спала. Она даже не сумела разглядеть лицо того, кто ослепил ее, лицо родного отца, перед тем, как навсегда погрузиться во мрак. Когда я вбежала в детскую, услышав ее истошный крик, весь пол уже был залит кровью. Увидев меня, он двинулся в мою сторону. Его руки блестели кровью нашей дочери, нашей бедной Женевы. Его ноздри раздувались, как у разъяренного быка, грудь неистово вздымалась, а глаза горели ненавистью. Он пытался говорить ласково и заискивающе: «Где мои глаза у нашей милой дочурки? Почему они сменились ЧУЖИМИ глазами? Сколько в тебе, паршивая ты потаскуха, побывало мужчин?!» Последнее, что я помню, были поводья, сдавливающие мою шею, скрип собственных зубов и вкус крови во рту.
Ее голос стал тише и каким-то… прозрачным, будто шелест листвы на веранде давно опустевшего дома.
– Он все продумал. В моем убийстве и увечьях Женевы обвинили нашего соседа-сапожника, у которого Мартин взял шило для своего гнусного дела. Он подставил этого добродушного старика, души не чаявшего в нашей Женеве, и обрек его на позор и неволю до конца жизни. Случай был не то чтобы вопиющий для того времени, так что стараниями Мартина, всячески намекавшего следствию на зависть нашего соседа, вдовца, не познавшего радость отцовства, дело быстро закрыли. Женеву отдали в детский дом, меня похоронили на деревенском кладбище поблизости. Через какое-то время Мартин собрал все свои вещи и уехал прочь из Европы в Новый Свет. Видимо, стены дома ему о чем-то напоминали. Всю жизнь он прожил в Сан-Франциско. Отучился, открыл свою адвокатскую контору, у которой не было отбоя от клиентов. Конечно, ведь Мартин лучше всех знал, как оставить на свободе человека, совершившего преступление. Он накопил денег на счастливую безоблачную старость. Умер глубоким стариком на своей вилле, на итальянском острове Капри. С ним случился апоплексический удар, когда он был с проституткой.
Дальнейший путь твоей прапрабабушки ты, я уверена, сам знаешь.
Выставки картин Женевы Новак, великой чешско-русской художницы двадцатого столетия, до сих пор собирают огромные очереди у мировых галерей. Я и сам старался посещать почти каждую выставку. Наша семья, конечно же, работает со многими искусствоведами над сохранением наследия нашей гениальной предшественницы. Будучи праправнуком, я не без гордости читал целые работы, посвященные феномену ее творчества. Моя прапрабабушка не ударилась в модный и востребованный тогда импрессионизм, потому что ей нечем было смотреть, чтобы перенимать. На холст он переносила образы из кромешной темноты, в которой она была пожизненно заключена. После пяти лет ее глаза больше не видели солнца, но весь свет, который она могла почувствовать своей душой, она воплощала на картинах, которые всегда были тронуты хрупким лучом детской надежды. Я всегда знал, что моя великая прапрабабушка была слепой, но даже не задумывался почему.
– Уже потом Женева позаботилась о том, чтобы мой прах перезахоронили. Хотела сделать менее бесславной хотя бы мою загробную жизнь. Так я тут и оказалась. Женева безмятежно умерла во сне в глубокой старости. Испуская последний дух, она так и не узнала, почему ее родной отец отправил ее в детский дом, и кто на самом деле лишил ее зрения.