— Сука… Что ты с ним сделал?
— Правда, красиво? — Хену приближает изображение, проводит подушечками по уже въевшимся следам крови от собственных пальцев, ведет чуть ниже и в сторону, задевая разбитую губу. Хенвон что-то невнятно шепчет, стараясь уйти от прикосновения, но голову не поднимает даже тогда, когда ощущения пропадают; Хосок видит, как Хену слизывает оставшуюся кровь. — Мы развлеклись тут немножко. И знаешь…
Сон не продолжает, делает театральную паузу, поглаживая Хенвона по волосам, и наслаждается видимым эффектом.
Хосок направляет все свои силы, чтобы не выдать себя, не вестись на провокации тупой безвольной куклой, но проигрывает в этой борьбе с обратной пропорциональностью желанию в это же мгновение разодрать эту тварь голыми руками. Проигрывает. Не Хену даже, а себе.
Круг замыкается кандалами на шее, и Шин рукой по коже скребет, содрать пытается, потому что Хенвон на экране душит своей болью, Хосок ощущает ее практически так же, как свою собственную. Горло сводит, когда Шин ловит вскинутый взгляд Хенвона, кажется, с совершенно непозволительным запозданием слыша:
— Он так ахуительно стонет, что я жалею, что когда-то отказался от него.
Боль. Она вообще имеет свойство цепляться. Намертво так, не вырвешь. Хенвон был оплетен ею весь. Хосок по глазам видел, как тот захлебывается черной мутной жижей, тонет ниже дна, без права на спасение. Потому что право это целиком и полностью в руках Шина, а сам он жалко барахтается на поверхности. Тут либо греби этими самыми руками, себя спасай, либо хватай его, и тут уж как повезет. Потому что Хосоку страшно. Потому что стоило только взгляд этот мертвый поймать, и кажется, что спасать уже некого.
Слова доходят не сразу. Шин чувствует крепкую хватку на предплечье, когда Джухон пытается отвести в сторону его руку, которой он последние мгновения раздирал кожу на собственной шее. Чувствует усиливающееся давление, когда Хену заканчивает говорить. Чувствует, как вздуваются и пенятся сосуды, по одному разрывая трескающиеся внутренности. Чувствует, как истекает кровью, расщепляющей каждую венку и сочащейся через поры наружу. Не чувствует только, как бьется сердце, осыпавшееся вместе с переломанным поперек хребтом серым безжизненным пеплом.
Хену. Трогал. Хенвона.
Трогал его мальчика.
Издевался. И трахал.
Как вещь, которая способна оплатить его прихоти.
— Я убью тебя, слышишь? Убью.
Хосок едва ли может произнести хоть что-то, голос хрипит, но когда он оседает на колени, не в состоянии удерживать себя даже с помощью Джухона, Шин смотрит прямо на позади стоящего Хену и произносит четко, так, что кажется, будто от этих надломленных звуков треснет любая стеклянная поверхность:
— Беги. Беги так быстро, как можешь. Прячься так, чтобы тебя никто не нашел. И знай, что я всегда за твоей спиной. Беги, потому что я найду тебя. Где бы ты ни был. Найду и убью.
Хену на мгновение замирает. Останавливается и молчит. А потом смеется так громко, что закладывает уши. Он выпрямляется, отходит куда-то в сторону и поднимает телефон над головой. Так, чтобы на экране за его спиной Хенвон отражался целиком. Так, чтобы Хосок прекрасно видел его связанные за спиной руки, скрюченный на стуле силуэт и стальной обруч с цепью, сжимающий хрупкое покрытое синяками горло.
— А вот теперь давай поговорим, — Сон вальяжно вскидывает брови и ухмыляется, — о том, что ты собираешься со мной сделать.
Хосок вздрагивает, скользит взглядом по обнаженной фигуре Хенвона и заставляет себя дышать. Делать разрозненные, разрезающие осколками боли трахею, вдохи через раз, когда легкие ошпаривает критической нехваткой кислорода. Лишь бы затереть пунктиром выжигающийся на сетчатке изображения фиолетово-красных кровоподтеков на родном по-детски хрупком теле.
— Видишь, что бывает, когда начинаешь считать себя Богом? — весело спрашивает Сон.
Он подходит к Хенвону сзади, достает что-то из кармана и махает блеснувшим лезвием перед объективом.
— Все еще хочешь меня найти?
— Не смей! — вскрикивает Хосок, замечая, как Хену присаживается на корточки и перенаправляет картинку на запястья Хенвона и приставленную к ним сталь ножа, — Не тронь его! Ты слышишь?
— Мы тебя неплохо слышим, можешь так не орать. Просто принцесса у нас немного не в себе. Пришлось его наркотой накачать, чтобы место свое знал, а то строптивый слишком. Но вот ты, видимо, все еще не понимаешь, в каком положении находишься. Так я тебе объясню, — Хену на секунду мелькает своим предвкушающим взглядом в камеру, перехватывает телефон поудобнее и продолжает, — Хочешь меня убить? Тогда смотри, что будет с твоим мальчиком.
Сон одним верным движением надавливает острием ножа на тонкую кожу поперек и резко вжикает, оставляя на коже уродливо-идеальную глубокую полосу. Кровь Хенвона моментально окрашивает бледные ладони и пальцы, густыми струйками капая на пол. Хену сразу же делает точно такой же надрез на втором запястье. Хосок ловит бегущие капли на границах дисплея. Они теряются в сходящейся по углам темноте подвала и разбиваются о бетон с гулким пронзительным треском. Шин на пару секунд не слышит ничего, кроме этого звука. А потом сипит, сдавленный собственным бессилием:
— Не надо.
Джухон хватает его за плечи откуда-то сзади, но Хосоку наплевать. Он ощущает жар чужой-родной крови под коленями, упирающимися в пол, совершенно точно чувствует, как пол разбегается зияющими провалами трещин и тянет, тянет его на дно, схлопываясь над головой маслянисто-вязким полотном из боли и страха.
— Прекрати!
Сон давит на кровоточащие запястья Хенвона и толкает спинку стула вперед. Так, чтобы он балансировал на передних ножках без возможности упасть, удерживаемый прикрепленным к горлу парня тугим обручем, прибитом цепью к стене. Че только тогда начинает дергаться и хрипит что-то нечленораздельное, давится и задыхается. Металл на шее перекрывает воздух, а Хенвон лишь слабо шевелится. Наркотики подавляют любые реакции, и он медленно шевелит распухшими губами, не в силах поймать ускользающие крупицы жизни.
Хосок не выдерживает. Растекается по полу, воет, уткнувшись в сгиб дрожащего локтя, но телефон из ладони не выпускает. Вырывается из рук Джухона и вопит в подставленный к самым глазам экран:
— Не трогай его! Я все тебе отдам, только прекрати!
Молчание прерывается лишь агонией Хенвона. Джухон все-таки хватает Хосока за плечи, тянет на себя и удерживает любые попытки вырваться. Его пугает происходящее. Настолько, что он впервые в жизни готов схватиться за собственное оружие и пустить Шину пулю в висок. Потому что никакие пытки его не готовили к тому, как справляться с подобными катастрофами.
Он видит. Так отчетливо видит, как Хосок переламывается вдоль некогда крепкого позвоночника и осыпается мелкой, едва различимой в обманчивом мраке кабинета, пылью. Ли даже глаза закрывать не решается. Переводит взгляд с телефона на Шина, с Шина на телефон, и обратно. И боится посмотреть на свои ладони, на которых, кажется, остаются темные липкие пятна, потому что Шин Хосок осыпается пеплом, затапливая все вокруг собственной кровью.
Сон Хену переводит камеру на себя, опускает стул на все четыре ножки и улыбается уже в сотый раз за последние несколько минут, отмечая искаженное болью лицо Шин Хосока.
— Надеюсь, тебе больше не требуются доказательство моих намерений? Или ты отдаешь мне всё, что я прошу, или можешь в качестве прощания получить труп своего маленького Хенвона.
Хосок жмет телефон к груди обеими руками, опускает голову и шепчет:
— Все забирай. Что хочешь делай, но не мучай его больше. Пожалуйста.
Слова, даже не смотря на шепот, резонируют по телу Джухона, разрезая алмазной крошкой каждый сантиметр. Ли крепче перехватывает ослабленное тело Шина поперек живота и наблюдает за реакцией Хену, потому что ему вдруг кажется, что сейчас его друг — это оголенный кусок из нервов и растерзанной плоти: дотронься, и болью пробьет крест-накрест по каждому миллиметру замысловатого сплетения сосудов, разрушая спинной мозг по самое основание.