– Помешался ты с этим Лебяжьим...
– Точно: навязчивая идея!
Мухин легонько приподнял гостя с дивана и, взяв свечку, подошел к карте. Несоответствие в росте было разительно, но разговаривали они, не замечая этого неудобства.
– Будишь среди ночи, а сам уж давно все вырешил...
– Ты вождь наш партийный, Паша. Без твоей поддержки я как без рук.
– Ладно, ладно. Мозги не пудри, – Лукашин рассмеялся и, выскользнув из-под руки Мухина, сделал пару кругов. – Если нужно согласие – я согласен.
– За нарушение приказа Саульский может дать по шапке.
– Лишь бы не по голове, – отмахнулся Лукашин, но Мухин прервал его, повторив все то, что еще недавно говорил Саульскому.
– Не пойму я, – помедлив, сказал Лукашин, – какого рожна нас в Белогорье толкают? Да еще своим ходом... Техника – не Христос, по болотине не погонишь... Ей твердая земля нужна под ногами. А от Лебяжьего сплошные трясуны, озера да речки...
– Не веришь, значит, в библейские чудеса?
– Не положено. Атеизм проповедую.
– Что ж, так и заявим начальству. Мол, застряли на Лебяжьем во имя атеистических принципов... Людей- то готовь исподволь... чтобы оценили всю выгоду прогиба.
– Это уж моя ком-пе-тен-ция, – в особых случаях Лукашин не прочь был ввернуть мудреное словечко. Ввернул и сейчас.
Внезапно загорелся свет, выхватив из темноты довольные лица двух заговорщиков.
– Ой-ё-ёй! – взглянув на часы, заспешил Лукашин.– Точим лясы, а времени-то вон сколько!
– Сколько? – знавший секрет его часов, усмешливо спросил Мухин.
– Так, наверно, часа три, не меньше, – предположил Лукашин и спрятал часы. Часы после встряхивания затикали.
Вытолкнув Соболя, он ушел. Свет снова погас. Мухин разделся и на цыпочках прокрался к жене.
– Я все слышала, – подвигаясь, сказала Раиса.
– И как? Осуждаешь или одобряешь?
– Тебя же не переубедишь, если веришь, что прав.
– Когда прав – зачем переубеждать? – Мухин поцеловал ее в округлое теплое плечо и крепко прижал к себе.
– Ах, Ваня! Ты не стареешь!
«Старею! – чуть слышно вздохнул Мухин и слегка помассировал пальцами грудь. Сердце покалывало. – Сколько же лет мы вместе? Тринадцать? Нет, однако, четырнадцать...»
– Ваня, помнишь, как мы познакомились?
– Как же, помню. Сидели в театре...
– Ты угощал меня конфетами, – принялась вспоминать Раиса, и то далекое время вновь ожило перед ними. Раиса училась тогда в медицинском. По ночам дежурила в «Скорой помощи», и это была приличная добавка к стипендии. Детдомовская жизнь научила ее ценить заработанную копейку. Но в малом Раиса себе не отказывала: и одевалась по моде, и сладости покупала, и посещала все театральные премьеры. Жила напряженно, трудно, из-за своей занятости почти не общалась с сокурсниками. В конце третьего семестра увлеклась преподавателем с военной кафедры. Он вдохновенно читал стихи, которыми баловался втайне от коллег; многие из них посвящались Раисе. Но через полгода к доценту Васильеву приехала из Днепропетровска жена. Впрочем, с женою он скоро расстался, но Раиса избегала его, не умея простить однажды пережитого унижения. Майор не унимался и преследовал ее до тех пор, пока Раиса не пригрозила, что пожалуется в деканат. Деканом была женщина, которую за глаза звали Драконом.
Потом были редкие встречи с Мухиным, иногда приезжавшим в командировки. Переписка с ним. Зная, что Раиса живет на стипендию, Мухин в одном из писем упросил ее бросить работу в «неотложке»... Стал переводить деньги. Раиса не отказывалась от помощи, брала взаймы. Но возвращать ей не пришлось. «Я бы хотела познакомиться с жизнью геологов, узнать, чем вы живете», – однажды написала она. «Приезжайте», – ответил Мухин. Ответил и забыл, потому что принял ее просьбу за шутку. Что тут делать молодой женщине? А разговоров после не оберешься...
Но Раиса приехала. Приехала в тот самый день, когда грянул фонтан. На Мухина свалилась нежданно-негаданно грузная глыба дотоле не изведанного счастья.
Старик Енохин поселил их в своем жилище, и все тотчас признали законность такого решения. Все, кроме Мухина. Отдав гостье свой спальный мешок, он завернулся в полушубок и до полуночи щелкал от холода зубами. «Скорей бы утро! – лежа на полу, тосковал Мухин и чуть ли не каждую минуту поглядывал на часы. – Пойду к Енохину, отогреюсь...»
– Идите ко мне, Иван Максимыч! – позвала Раиса.
Навсегда позвала.
Четырнадцать лет невероятного счастья. Они с лихвою восполнили все, что испытал раньше. А испытал столько, что иному хватило бы на десяток жизней.