– Вставай, Валентин! Простынешь.
– А мне не холодно, шеф! Понял? Мне не холодно! Я два месяца сучкорубом был, – куражился Мошкин и тренькал негнущимися обмороженными пальцами по струнам. Одна из струн лопнула. – А хочешь – нырну опять и трактор достану? Во! – Швырнув гитару в сугроб, он начал расстегивать шубу. – Щас достану... Мой трактор!
– Твой, твой, – согласился Ганин и затолкнул его в вагончик. – Но ты сначала поспи, потом достанешь. Вместе достанем.
– Вместе?! Ладно, шеф! Я тебе верю. Ты человек! – засыпая, бормотал Мошкин.
– Чем ваши звери лучше моих людей? – справившись с ним и закрыв вагончик на защелку, тихо, с непонятной Станееву болью, заговорил он снова. – Охраняете... они жрут в этом лесу самое лучшее мясо, дышат самым чистым воздухом, разбойничают... Мы для зверей живем или зверье для нас? Вон парень тот пьяный под лед провалился... Он что, ради удовольствия туда нырял?
– Глупости вы говорите... – сопя и сморкаясь, угрюмо бухтел Станеев и отворачивал уплаканное замерзшее лицо. – И вы сами прекрасно знаете, что лес этот трогать запрещено.
– А я и не трону его больше. Я даже людей вам выделю для охраны... Найдутся люди... Но сейчас, поймите, особый случай...
– Глупости, глупости... – опять пробормотал Станеев и, пристыженный тем, что оказал слабость, что снова уступил силе, все умеющей объяснить, сгорбившись жалко, съехал вниз. Внизу не удержался, упал, и все это видели. Но никто не смеялся.
– Подождите! – окликнул его Ганин. – Я вас подброшу на вертолете.
Станеев не отозвался. Поднявшись, отряхнул с себя снег, надел спавшие лыжи и медленно, словно шел без отдыха много дней, пересек зимник. Скоро он скрылся за деревьями.
– Ленков! – крикнул бригадиру Ганин. – Я тебе еще нужен?
– Теперь уж сами... без вас справимся, – не глядя на него, отрывисто и глухо сказал Ленков и попросил закурить. Прикуривая, указал в ту сторону, куда вела только что проложенная Станеевым лыжня. – Юра-то корешок мой... вместе бичевали. А я его вон как… топором по сердцу.
– Ты, оказывается, сентиментален, Ленков? – усмехнулся Ганин. – Никогда бы не подумал. Ну ладно, скажи ребятам... потом, когда все это кончится, представлю к наградам.
– А это когда-нибудь кончится? – хмыкнул Ленков и, не дожидаясь ответа, отправился к своим. Едва не задев его, рухнула лиственница, приминая молодую поросль. Около другой приплясывал Вэль, делая на комле подруб. Ленков завел бензопилу и, отстранив ненца, коснулся цепью ствола.
Ганин сидел в вертолете, курил, сутулился и думал свою только ему известную думу.
– Смотрите, волки! – закричал летчик, указывая влево. Через островок неспешно трусила волчья стая, только что расправившаяся с сохатым. – Может, пальнем?
Ганин нетерпеливо шевельнул трагически изломанными бровями, и вертолет взял курс на Лебяжий.
Они славно попировали и теперь, довольные собой, довольные удачей, уходили в глубину леса. А следом за ними мчался Буран. Он и хозяин уже схоронили Сану. Станеев отправился домой. Буран отстал от него и свернул в сторону.
Их было пятеро. Он увидал это, когда наискосок перебежал рям. Пятерым хищникам пес не страшен.
Однако, увидав волкодава, звери перетрусили: ведь следом за ним мог появиться охотник.
Охотник не появлялся. И, отбежав подальше, они, не сговариваясь, оцепили волкодава, постепенно сужая кольцо...
– Буранушко! – кинулась к нему женщина. – Ты меня встречаешь? Какой же ты молодец!
Нет, это уже не виденье. Этот голос, эти терпкие запахи, эти руки, оглаживающие его искалеченное тело, – все, все подлинное, живое!
– Ты дрался? Ты с кем дрался, дружок? – Пес прижался к ее ноге, жалуясь и слабо, но все-таки счастливо поскуливая от того, что увидел ее и что теперь есть кому пожаловаться. – Волки?! Опять эти твари? Ненавижу! Ненавижу их! – вскрикнула женщина, и пара волков, услыхав ее яростный возглас, кинулись опрометью в лес.
Раиса достала платок и принялась перевязывать заднюю, откушенную Буранову лапу. Шарфом накрыла рваную рану на шее и повела волкодава к избушке, наговаривая ему самые ласковые, самые искренние слова.
«Мне хорошо теперь, – читалось во взгляде Бурана. – Мне покойно. Я ждал тебя и потому не умирал...»
– Я знаю, ты ждал. Ты славный, Буран! Ты очень славный парень! Как жаль, что меня не было с тобой!..
Но вот и избушка. И навстречу с фоторужьем вышел хозяин. Размахнувшись, грохнул ружьем об угол избушки, и оно рассыпалось. Станеев наклонился и долго рассматривал останки фотографического прибора, словно никогда их до этого не видел.