– Давайте выгоним, – шепнул Станеев. – Я окажу посильную помощь.
– А что, он может, – подтвердил Илья и сердито подтолкнул Станеева. – Ну чего ты? Давай, а то я и без гипноза засну.
– В самом деле умеешь? – заинтересовался Мурунов, который впервые сталкивался с человеком, владеющим гипнозом. А все эти люди, говорили ему, находятся будто бы на особом учете и большей частью выступают в цирке или еще где-то. – По-моему, вы меня берете на утку.
– Я, конечно, не Вольф Мессинг, но попробую... Вон тот человек, я заметил, он вам особенно неприятен... должен вообразить себя на пляже. Ну да, на сочинском пляже. Яркое солнце... песок нагрелся... Ему хочется пить... ну пей... перед тобою вода, – внушал Станеев. Мурунов недоверчиво улыбался, глядя на него, но вдруг заметил, что Горкин стал нервничать, оглядываться, потом схватил отыгранную колоду, отсчитал три карты, небрежно подал невидимой продавщице газировки.– А теперь тебе нужно раздеться... раздеться и выкупаться. Море чудесное, теплое... Какая зовущая волна!.. Раздевайся... Не торопись... успеешь.
Горкин послушно исполнял его команды: пил несуществующую воду, развязывал галстук... в общем, разделся до трусов. Татьяна Борисовна смотрела на него с сочувственным испугом. Братья от души хохотали, ничуть не мешая ему оголяться. И никто из игравших не мог понять, отчего Горкин вздумал вдруг раздеваться, может, затеял какой-нибудь розыгрыш? А он плыл уже то кролем, то брассом, размахивал руками, отфыркивался, потом выбрался на берег и, по-собачьи отряхнувшись, мертвецки заснул.
– Ум-морил! – вытирая вспотевший лоб, бубнил Евгений Никитский. – Может, и нам слегка обнажиться?
– Старик, не стоит... тут женщина, – возразил второй Никитский, Валерий.
– Но с этой женщиной мы в некотором смысле родня...
– Прекратите шутовство! – визгливо выкрикнула Татьяна Борисовна. Бледные щеки ее покрылись клочьями нездорового румянца. Станееву стало жалко ее, и он разбудил Горкина, велев одеться. – Убирайтесь! – вскричала Татьяна Борисовна. – Все убирайтесь.
– Намек понят. Уходим.
Горкин тряс головой и фыркал, не понимая, что с ним происходит. Татьяна Борисовна перевела его на диван, сняв пиджак и расслабив галстук, уложила.
Лукашин вздыхал, ворочался, ворчал на Соболя, которому тоже не спалось, и пес возился и что-то терзал у порога.
– Ты скоро угомонишься?
Скульнув заискивающе, Соболь утих, но ненадолго. Скоро он опять завозился, заурчал. Еще вчера был чистою белой лайкой, но побывал у Степы Рыкованова, вернулся цветастый, как павлин. Грудь стала брусничной, хвост отвратительно лиловым, а вокруг глаз синели издалека видные широкие обводы. Лукашин поначалу не признал его и выгнал, но это странное, нелепого окраса существо не уходило и, поскуливая, добродушно виляло лиловым толстым хвостом.
– Соболь, что ли? А я уж думал, эта самая... колибри, – разглядывая пса, ворчал Лукашин. Проходивший мимо Степа остановился, восторженно покачал головой.
– Ну и собачка! Не собачка, а чистая радуга! Ты где ее приобрел, Паша?
– Маляр паршивый! – задохнулся от гнева Лукашин. – Не ты ли его выкрасил?
– Я, Паша, – не стал отпираться Степа. – В соответствии с производственной эстетикой...
– Я тебя самого... всю морду твою повидлом вымажу! Эс-те-ти-ка! – возмущался Лукашин.
– Повидло – немыслимое наказанье, изобретенное работниками ОРСа для геологов. Его подавали в столовке. Его в нагрузку продавали в поселковом магазине. Бичи перегоняли его на самогон. Всюду было повидло. И этот сладкий, на благо людям изготовленный продукт возненавидели люто. При одном его упоминании у Лукашина начиналась аллергия.
– Повидлом? – задумался Степа. – Повидлом можно. Слижу помаленьку. А что сам не сумею – Соболь поможет.
Лукашин, не умевший долго сердиться, рассмеялся и пригласил приятеля на «рюмку чая».
Хлопотлива должность мастера. Лукашин был въедлив, совал во все дырки нос, и многие, при всем уважении к Лукашину, с нетерпением ждали возвращения заболевшего Крушинского. Постоянная привычка – во все вмешиваться – создала Лукашину славу скандалиста. Да он и впрямь любил поскандалить и делал это по любому поводу. Накануне вечером вломился в балок, который бичи избрали своим жилищем. Нашумел, опрокинул стол с двумя бутылками «бормотухи», кого-то толкнул. Бичи разъярились и взяли его в оборот. Дело могло кончиться плохо, но вмешался Станеев, заглянувший попроведать одного из своих приятелей.