Супруга опять ощупывает меня все тем же презрительным взглядом.
— Вот у одного моего знакомого, — наконец говорит она, — гончая собака, так она на охоте притащила ему целую палку вареной колбасы. Туристы где-то расслабились, ну она и воспользовалась их ротозейством.
— Лайка, с которой мы охотились, тоже любит вареную колбасу, с широкой улыбкой на лице объясняю я. — Но, к сожалению, она не умеет воровать. Мы имели дело с благородным животным, и для него дурной пример — не заразителен.
— Если бы ты знал, каким перегаром от тебя несет, ты бы вообще заткнулся! А вот другой мой знакомый не пьет… с кем попало, и у него легавая собака. Так он с помощью своего сеттера в прошлый охотничий сезон двух бекасов добыл.
— Бекас — птичка соизмеримая с воробьем. А лайка мелочиться не станет. Лайка по крупному зверю работает, но ничего приличного мы не встретили в лесу. Вот если бы нам попался медведь… из его шкуры могла бы получиться великолепная шуба для тебя.
— Да куда же мне, такой хрупкой женщине, медвежья шуба! — решительно запротестовала жена. — И машины у нас нет, чтобы я могла ходить в медвежьей шубе.
— Милая! — с нежностью восклицаю я. — Женщине от престола легче отречься, чем от шубы. Но я принимаю твое самоотречение! Ты, как никакая другая женщина, самокритично оцениваешь свои возможности, и оставайся без шубы! У нас, действительно, нет автомобиля, где бы ты могла чувствовать себя в полной безопасности, а в такой шубе бродячие лайки мигом задерут тебя. Вот соболья шуба — совсем другое дело, она не такая тяжелая, и в ней ты могла бы не только ездить в машине, но и при случае милиционера крикнуть.
Жена подходит к зеркалу и теперь уже пристально всматривается в него.
— Да, — после короткого раздумья произносит она, — соболья шуба — совсем другое дело, и она была бы как раз к моему лицу.
— Эх, женщина! — хихикнул я. — Размечталась! А самой и невдомек, что в наших краях соболь не водится!
— В Индии его тоже нет, а шейх индийский подарил такую шубу гастролирующей актрисе, и никакой-нибудь проститутке, а замужней женщине. А я, если бы ты не потратился на ружье, могла бы в новом пальто щеголять, мое-то, старое, совсем уже вид потеряло.
Она нервным движением выдернула ружье из чехла и, направив стволы на свет, заглянула в них.
Я не обращаю на это внимание. Мой ум занят другим. Я пытаюсь вспомнить, есть ли в Индии шейхи, и если есть, то за кем они там стреляют?… И вдруг с ужасом вспоминаю, что на охоте ни разу не пальнул.
— Дорогая! — кричу я срывающимся от волнения голосом, — Не беспокойся понапрасну? Ружье я уже почистил, и порохом оно не пахнет!
— Видишь ли, дорогой, — медленно произносит жена и направляет стволы прямо в мою переносицу, — каждое дуло я заткнула тряпкой, в этом ты можешь убедиться сам… Ну, так скажи мне теперь, до-ро-гой, с какой собакой ты охотился и у какой стервы нажрался?
Благородные люди зря чужой коньяк не пьют. Тот товарищ, который без волынки принял меня в охотники, оказался благородным человеком.
— На лося не хотите сходить? — как-то позвонил он мне.
«А почему бы и нет? — подумал я. — На тетеревов уже ходил.
Зайца чуть было не убил. Теперь можно попробовать силы и на более крупном звере».
— Я-то хочу, — сказал я. — Лосятинка нам не помешала бы, и ружье надо оправдывать… Но вот как быть с моим здоровьем? Ведь на такой, охоте, как я понимаю, ноги нужны. А у меня уже сердечко не то.
— Ну, что вы! — засмеялся он. — Ваши понятия об охоте страшно устарели. Техника приблизила нас к природе! Когда есть колеса ноги ни к чему. Мы вас прямо к номеру подвезем. И лося выгоним прямо на вас.
Последние слова смутили меня. По сравнению с лосем я был маленькой букашкой, если уж выражаться аллегорическим языком, и лось, без всякого преувеличения, мог спокойно раздавить меня одним копытом, забодать одним рогом.
— А что я тогда буду делать? — не в силах скрыть тревоги спросил я, и мой голос прозвучал немного растерянно.
— Пальнете но нему да и только.
— А если он не выскочит?
— Тогда и беспокоиться не о чем.
Его голос, в отличие от моего, стал звучать немного раздраженно. Это обычная реакция нормальных людей на дураков. Но я уже сориентировался и таковым себя не чувствовал. Более того, я был убежден, что и лось не дурак, выскакивать на меня не станет, и палить мне не придется. К пальбе у меня после поездки в лес с Кирюшей закрепилось отрицательное отношение.
В общем, в душе я надеялся только прогуляться в компании приятных мужчин по зимнему лесу, а заодно и поднять свой престиж, как охотника, в глазах жены. И стараясь больше не раздражать собеседника, дал согласие.
Только я повесил трубку, жена тут как тут.
— Ну, как, уговорил он тебя?
Так вот откуда его благородство! Это, значит, на стажировку я должен идти.
— Подумаю еще, — вяло произношу я.
— И думать тут нечего! — забеспокоилась она. — Это настоящие охотники! Не пьют, не курят, чтобы вредными своими запахами, как он мне рассказывал, зверей не распугать. И ты не вздумай на глазах благородного коллектива нажраться! Все из тебя вытряхну, все карманы повыверну и только после этого из дома выпущу!
Ранним воскресным утром, когда было еще темно, нас любителей лосятины собралось человек пятнадцать-двадцать. Подкатила грузовая машина, и мы забрались в железный ящик, установленный на ее кузове.
Сначала езда была сносной, но вскоре началась страшная болтанка. Охота — пуще неволи, и приходилось терпеть. Не все могли делать это всухую. Наиболее ранимые и нетерпеливые передавали друг другу огромную фляжку с какой-то вонючей жидкостью. И длилось это пиршество бесконечно долго.
Наконец машина замерла. Мы вывалились из насквозь промороженного ящика на заснеженную поляну.
Светало, и тишина в лесу стояла гробовая. За штамп и самому неудобно, но где в наше время может быть тише.
— Ну, кто, мужики, еще лыко вязать может? — спросил тот, который выпил мой коньяк осенью.
Здесь он, по всей видимости, был старшим, но на ногах стоял нетвердо. То ли с осени еще не протрезвел, то ли с утра пораньше успел набраться. Большинство мало чем отличалось от него и тупо смотрело на своего предводителя, не понимая, зачем они в наше-то время всеобщего благосостояния должны мочь лыко вязать. Сообразительных оказалось всего четверо вместе со мной. Наверняка трезвая троица, как и я, когда-то страдала какими-нибудь сердечными недугами.
— Вот вы и будете стоять на номерах! — обвел нас помутневшим взглядом тот, который принял меня в охотники. — И чтоб глаз не моргнул и рука не дрогнула!
— Не моргнем, не дрогнем, — вразнобой ответили мы.
— Ну-ну! — одобрительно потряс он пьяной башкой. — Веди их, Фомич, на номера!
К нам подскочил мужичок в валенках с румяной от мороза к сивухи мордой. Очевидно, это был местный егерь.
— Айда, ребята! — приказал он.
И мы пошли в безлюдный и беззвучный лес.
А старший крикнул нам в спину:
— Технику безопасности соблюдайте! Выше головы не стрелять!
— Не стрельнем… Будем блюсти… — опять не очень дружно ответили мы, и без особого энтузиазма стали месить глубокий снег.
Идти пришлось недолго. Вскоре красномордый мужичок поставил меня между тремя невысокими елочками.
— Это будет твой номер! — сказал он.
Со смешенным чувством тревоги и страха огляделся я на новом месте. Притаившийся огромный заснеженный лес ничего хорошего не сулил, а елочки не могли спрятать меня от озверевшего зверья.
— Почему это старшой предупредил нас выше головы не стрелять? — спросил я у егеря, чувствуя заранее, что в случае чего палить буду куда попало.
Тот наморщил лоб, похлопал заиндевелыми ресницами и вдруг расхохотался!