В зале раздался дружный смех коллег, которые не слышали подобных академизмов с третьего курса мединститута, и я, продолжая багроветь ушами, поторопился закончить:
– Профилактические прививки согласно календаря… аллергологический анамнез без особенностей. Больной подготовлен к операции (я, наконец, бешеным усилием воли подавил в левой прецентральной извилине, центре речи Брока, импульс слова "плановой"). Планируется резекция желудка по Бильрот-II в модификации Гофмейстера-Финстерера под эндотрахеальным наркозом… противопоказаний к операции нет…
Ура, дело шло к концу, мне осталось сказать последнюю фразу "согласие больного на операцию получено" и сесть, наконец, на своё место в заднем ряду, перевести дух и вытереть этот липкий, крупный, холодный пот. Но не тут-то было!
– Какой анализ красной крови у этого больного? – вдруг прозвучало, как выстрел, с анестезиологических рядов. Это был Л., очень опытный врач далеко за 40, который считался "плановым" анестезиологом на хирургических операциях.
Мама! Я был готов к чему угодно, только не к красной крови… вроде бы, результаты всех анализов были в пределах нормы, но конкретно?! Конкретно цифры этих проклятых Гб, Эр и СОЭ я не помнил!!
– Одну минуту, Валерий Сергеевич! – и я начал лихорадочно листать историю, стремясь отыскать в ней этот проклятый анализ.
Л. махнул рукой – мол, не ищи уже, не надо, всё с тобой ясно. Мне на выручку грозно поднялся Владимир Иванович, который то ли помнил все эти трёхзначные и двузначные цифры со всеми запятыми наизусть, то ли (что более вероятно) был готов к такому вопросу. Как я уже писал, по поводу докладываемого пациента ходили какие-то нездоровые и внеуставные шур-шур, похоже было, что он или уже "занёс", или занесёт после операции… поэтому бывалый анестезиолог справедливо опасался, что его "обнесут" коллеги-хирурги. Называть подобные вещи своими именами в 1987 году ещё не решались. Поэтому началось пристойно-деонтологическое сование палок в колёса хирургам…
Разумеется, до подобных "высот" советской хирургии моему комсомольскому сознанию ещё предстояло опускаться и опускаться!
Между этими двумя славными мужами начался громогласный научный спор, или, как такой сейчас называют, "срач", к которому подключились зав. РАО и зав. оперблоком. Анестезиологи доказывали, что именно сейчас давать эндотрахеальный наркоз крайне нежелательно по ряду причин, ибо "асистольнёт", а хирурги утверждали, что даже малейшее промедление с операцией крайне негативно может сказаться на дальнейшем течении заболевания, ибо "перфорнёт". Каждая сторона припоминала аналогичные случаи многолетней давности и обязательно переходила на личности оппонентов…
Я так и стоял, забытый спорившими, с раскрытой историей болезни этого треклятого Сидорова, 48 лет, который вскармливался молоком матери… стоял, как фонарь в злачном парижском квартале, светя красными ушами. Хорошо, хоть Зубр безмолвствовал, беспристрастно созерцая развернувшуюся пред ним сцену. Мои более молодые коллеги, понимая, что я попал в переплёт, яростно мне сигналили – zyablikov, не стой ты там как дурак, иди скорей на место, садись, садись!
Это был замечательный совет, тем более, никто уже не обращал на меня внимания.
Но я уже не мог вот так взять и молча сесть! Отчаяние вдруг уступило место неизвестно откуда взявшейся злости – нет, шалишь, от zyablikova просто так не отмахнуться! Я вспомнил своего наставника, интерна Виктора Борисовича, который спорил с самим Гиви Ивановичем, а уж огнедышащий Гиви Иванович со своим пороховым грузинским темпераментом был в сто раз страшнее, чем мои нынешние "старшие товарищи".
Уж Виктор Борисович бы не дал себя так унизить!
"Мой Вам совет, коллега – не будьте таким рас…дяем…"
Поэтому я терпеливо стоял и ждал, когда утихнет высокоучёный спор, и мне можно будет закончить. Анестезиологам так и не удалось всунуть свои каверзные палки, больного "брали" завтра, и колёса хирургов катились беспрепятственно. (А это означало, что хирурги станут единственными бенефициарами "благодарности" больного, а анестезиологи пролетают, как фанера над Парижем!)
Едва разгорячённые коллеги уселись на свои места, я набрал полную грудь воздуху, уловил полсекунды наступившей тишины и во весь голос отчеканил свою последнюю фразу:
– СОГЛАСИЕ БОЛЬНОГО … -я зачем-то сделал многозначительную паузу и в первый раз поднял глаза, решительно взглянув в коллективное лицо собранию, – согласие больного на операцию… получено!!
Не понимая тогда всех описываемых нюансов, я, тем не менее, угодил в самое яблочко! Раздался такой дружный оглушительный смех, какого эти стены никогда, наверное, не слышали. Смеялся Владимир Иванович и все хирурги. Смеялась зав. оперблоком. Смеялись урологи, травматологи и рентгенолог. Смеялся даже безмолвно-бесстрастный Зубр. Раздались даже два-три робких аплодисмента из задних рядов, где сидели молодые товарищи.