– Моё дело – доложить, – приняла мой отказ (подняться и подойти к пациенту) медсестра и убежала.
– Вот же скотина, – пробормотал я. – Когда уже он отсюда сдриснет…
Темирханов, практически мой ровесник, не сделал мне ничего плохого, и даже в мои дежурства не поступал. Сейчас трудно понять моё предубеждение против этого парня – ведь больной всегда прав – но тогда я ещё не достиг нравственно-философского понимания сути медицины и своей роли в ней, а просто, как очень обычный, очень советский, очень молодой человек, комсомолец, строитель коммунизма, разделял общее негодование в отношении «чересчур хитрожопого» пациента.
За занавесками раздался шорох – это Иван Николаевич выбирался с лежанки на свет божий. Не говоря ни слова, он влез в шлёпанцы, надел халат и шапочку и вышел из ординаторской.
«Пошёл смотреть Темирханова, – понял я. – Вот ведь дёрганный…»
…Как-то И.Н. поделился со мной причиной своей «дёрганности». Лет 10 назад он выполнял плановую операцию при паховой грыже. Ему предстояло отсечь грыжевой мешок, и он как раз проводил его пальпаторно-визуальную ревизию самым придирчивым образом. Но вдруг в операционную вошёл заведующий отделением Малинин В.М. – хирург высшей категории, учитель и тутор Иванова. Им обоим срочно нужно было идти (даже «бежать») к начмеду.
– Что ты там копаешься? – нетерпеливо спросил Малинин. – Давай, отсекай мешок, делай пластику, зашивай и пошли, пошли – у меня ещё отчётно-выборное партсобрание в час! А потом ещё консультативный приём в поликлинике, б…
– Но, Василий Максимович…
– Ваня, не е… Муму, отсекай мешок, работай, не спи, замерзнёшь н…й...
Пришлось подчиниться скрепя сердце, хотя помимо листков брюшины, в мешке оказалась, как потом выяснилось, стенка мочевого пузыря, и больного пришлось срочно брать на лапаротомию.
– Вот так я и стал психопатом… – признавался мне Иван Николаевич.
Моей флегматичности он не шутку завидовал, поэтому всеми способами старался вывести меня из равновесия. Бывало, оперирую я острый аппендицит, он мне ассистирует.
– Что ты делаешь, Чиж Снегиревич? – вдруг спросит резко.
– Кто-я?
– Ну не я же!
– Накладываю кисетный шов… а что такое, Иван Николаевич?
– Ничего… так, спросил просто.
– А-а… вы так спросили, как будто я что-то не так делаю…
– На релапаротомии никогда не ходил? Ну, сходишь ещё. Какие твои годы…
Мне тогда стоило большого самообладания удвоить внимание и продолжать, стиснув зубы. Хотелось прибить старшего товарища. Но подобные тренировки выдержки были хороши, и очень мне пригодились, когда я начал оперировать самостоятельно.
…Иванов вернулся через пять минут с предельно озабоченным лицом и сразу же снял телефонную трубку.
–Что там, Иван Николаевич? – осторожно поинтересовался я. – У Темирханова? Вы же его смотреть ходили?
– Что? – вздрогнул хирург, поглощённый тяжёлыми мыслями. – А, у Темирханова? Ну, сходи, сам посмотри.
– А что там?
– Сходи, сходи. Сам всё увидишь…
Делать нечего, я слез со стула, нахлобучил шапочку и поплёся в дальний угол, на «курорт».
Я, конечно, знал, что сушествует не только «клятва Гиппократа», но и «лицо Гиппократа». Если первую я давал 20 июня 1987 года в кинотеатре «Октябрь», то второе увидел сейчас у больного Темирханова, едва подойдя к его топчану. Это был, что сейчас называют, «гештальт» – совершенно восковое лицо с прозрачными веками, ниточками-губами и обтянутыми скулами. Это был единственный раз в моей тридцатилетней практике, когда я увидел «facies Hyppocratica». Я судорожно нажал на живот – проще было бы продавить насквозь стол у нас в ординаторской, чем эту переднюю брюшную стенку…
С пересохшим ртом я помчался в ординаторскую. Там Иванов уже орудовал вовсю – «напрягал» дежурного анестезиолога, разворачивал операционную, звонил Малинину. Сам он оперировать, «брать на себя», не решался.
Пока раскручивалась вся эта круговерть, я напряжённо размышлял, как же так могло получиться. То, что у «литерного» пациента острый перитонит, то, что этот перитонит – разлитой, то, что разлитой перитонит давно несвежий – минимум, суточной давности – сомнений не вызывало. То, что халатность предыдущей смены, которая ни разу не удосужилась подойти к больному, пусть он трижды «хитрожопый», налицо, то, что я сам полный осёл и меня надо немедленно гнать из хирургии и из медицины – было очевидно. То, что Иван Николаевич оказался сейчас на недосягаемой высоте – тоже.
Но откуда взялся перитонит?! Он мог возникнуть только от перфорации гвоздём кишечника изнутри, как происходит у белых медведей, которым хитрый чукча подбрасывает замороженный в сале свёрнутый китовый ус. Но ведь само прободение – это адская боль, как и последующая боль от раздражения рецепторов брюшины кишечным содержимым и медиаторами воспаления!! Неужели рядовой Темирханов терпел эту адскую боль, и терпел не один час? Чтоб, значит, наверняка…