ФРАГМЕНТ 49
Граб остановился на смотровой площадке. Они вывалили свои головы из окна, толкались, не спорили. Снизу на расколотые доисторические камни шел водяной фронт, оставляя за собой гигантское пенокружение… из него опять вырастала волна… другая, самая бесподобная и раскованная… Так происходило почти со всеми волнами…
— Смотри-ка: почти со всеми.
Их нельзя было назвать гребнями… гребешками… Это фронты, фронтиры. Наступление на берег, въедливое, медленное, размывание, ассимиляция. Чингиз-волна: пошла и растворилась — нет, всплыла в другом месте. Они ложились слоями, ступнями… Ступень, которая выше, накатывала на другую, она могла опередить первую. Одна наваливается на берег и уже собирается обратно, но следующая нагоняет, накрывает, возвращает обратно на сушу.
— Они бредят. Мне не нужно. Это дым отечества! Это огонь! Какой у тебя черный глаз! Это я?
Грабор вспомнил обидное и хлопнул Лизоньку ладонью по затылку.
— Держи меня здесь, — она опять перехватила его руку. — Ты знаешь что мне надо.
Горы, слизь, набеги слизи, нападение слизи, вторжение слизи: захват территорий. Размывание суши и сущего. Туда волна: обратно дым. Нечеловеческий. Зимние деревья в пене. Если заморозить эту картину — увидишь зимний пейзаж. Поймай кадр. Великая вода под нами. Она легла перед нами невероятным садом. Они впервые смотрели на океан с такой высоты, и в них не было превосходства.
Волны перекрещивались, стучали пальцами по столу. Они тасовали свои слюдяные колоды.
— Овал! Мой знакомый ребенок не умеет рисовать овал, он пропустил в счете «28» и «51» — ну и что вы хотите от человека в четыре года? — кричала Лиза. — Посмотри на него, Солярис чертов. Вот это смерть как смерть. Меня такая устраивает. Забирающе. Какой он на вкус, как лук? Океан — это луковица, да?
Песок наступал на океан с адекватной прилежностью. Бывают такие моменты, когда не веришь, что в океане существует жизнь. Еще менее вероятно, что она там зародилась. Луна там живет и черепаха…
Лиза кончила и посмотрела на океан недоуменным взглядом.
Волны оттягивала луна обратно в водяное пространство; луна предлагала отдых, но Грабору нужно было двигаться, светила его не держали. Дорога отошла от берега и неуклонно начала подниматься в горы. Он помнил место, где останавливался когда-то миллион тысяч лет назад до нашей эры: ему хотелось дотянуть до Сан-Луис-Обиспо и спуститься вниз по склону к месту, которое считал своим собственным. Он ждал, когда можно будет сказать Лизоньке: «Сейчас мы увидим океан. Ты никогда его не видела. Мы увидим океан и поклянемся никогда не лгать друг другу».
Он хотел повторения, он не мог объяснить, зачем ему это нужно. Он мог добраться туда и по Сто Первой, но ему хотелось двигаться, согласно желаньям женщины: такая счастливая, трезвая сегодня. В моем городке цветы, винные магазины, жратва… Двигаться по горному серпантину быстрее привычного он не решался.
ФРАГМЕНТ 50
Впереди шел черный лакированный «Кадиллак» со скрученными деревенскими занавесками на окнах: кисточки, пушистики, плюш. Бабочки летели за ним следом и обрастали все новыми крыльями. На номерах горело имя Девы Марии.
— До чего могут дойти католики, — сказал Грабор. — Мексиканы любят красоту, да? Статую Свободы им на бампер, северного оленя.
Грабор гуднул и стал нарочито грубо обходить блестящую машину. Он заметил, что шофер ведет ее с закрытыми глазами. Растительно-животный мир чавкал и свистел со всех сторон.
— Это катафалк, — отозвалась Лизонька неохотно. — Какой ты ребенок. Ты не видел никогда? Ха-ха-ха! Сам попросишь так тебя покатать после своей бесславной кончины. Вставь в завещание.
Грабор двинулся дальше, ему нравилось двигаться впереди смерти.
ФРАГМЕНТ 51
Они заползли обратно в горы: становилось темно, скучно, вышли на большое шоссе. Радио бряцало гитарами молодых Дона Фелдера, Дона Хенли и Гленна Фрея, шестнадцать тактов вступления, достаточно, чтобы зарыдать.