Он был инженером, был даже знающим специалистом. Но работал мало. В силу особенностей своего характера он плохо ладил с людьми. Обычно вежливый, даже несколько приторный в своей вежливости, он отличался большой настойчивостью, больше того – невероятным упорством. Встречаемые в жизни препятствия, преграды быстро выводили его из себя. Тогда он точно «взрывался».
Он написал для меня свою автобиографию – она же история болезни. Это 64 страницы убористого почерка. Мне он дал копию, аккуратно переписанную его женой, разделённую на главы, снабжённую примечаниями и приложениями. В этом пространном документе лицо автора отображено очень ярко. Я приведу в значительно сокращённом виде один эпизод, описание того, как Павле Александрович проходил лечебную комиссию.
«…Мы вошли. Я и жена. Один из врачей – тот, который в прошлый раз меня достаточно измучил, – уже снял халат. Встречает нас словами: «Приём кончился – мы не можем сидеть до ночи». Меня сразу взорвало. Подал реплику на непорядки и пустил ему «сволочь». Тот: «Я тебе покажу». – «Мне плевать… я пришёл к врачам», – сказал я. Врач пригрозил, что позовёт милиционера, а потом садится писать акт, спрашивает документы. Вместо документов я хотел дать ему стулом. Но между ним и мною сидела жена, она могла пострадать от удара. Я плюнул ему в лицо. Он встал, утёрся и пошёл за милиционером. Я тут же <…>… Приказанию взять меня в отделение милиционер не подчинился. Ушёл милиционер, ушёл и он… Остальные члены комиссии идут в канцелярию ставить печать. Я за ними… Пустил: «Не врачи, а дураки»… По дороге у стены – половая щётка. Хватаю её, врываюсь в кабинет и бросаю в председателя и врача…»
Это описание одного только столкновения, а их в жизни Павла Александровича было очень много.
Я сам не могу на него пожаловаться: ко мне он относился хорошо, даже с особым доверием. Из-за одного этого доверия мне невольно становилось тоскливо, когда я замечал неизменную пару, ожидающую в приёмной моей консультации.
Однажды Павел Александрович явился в единственном числе, притом явился не по собственной инициативе, а был доставлен срочным порядком на машине «скорой помощи». На этот раз мы встретились с ним не в обычный день и не в поликлинике, где я привык его видеть, но в психиатрическом диспансере, где я случайно в это время находился.
Удивлённый его прибытием, я обратился за разъяснениями сначала к нему самому. С выражением недоумения на лице он заявил мне, что Зина, жена его, с утра куда-то ушла, а зачем его привезли, он и сам не понимает. Сопровождавшая его медицинская сестра отозвала меня в сторону. Оказалось, что это была мера профилактики: боялись, чтобы он чего-нибудь не сделал с собой в порыве отчаяния. Его жена была обнаружена повесившейся в уборной. Он ещё этого не знал.
Такая мера предусмотрительности была совершенно излишней: это было полное непонимание особенностей характера Павла Александровича.
Я тут же сообщил ему о случившемся. Он был несколько ошеломлён, но и только. Правда, дня через три он пришёл ко мне поговорить и потом приходил повторно. Впечатления глубоко удручённого человека он отнюдь не производил. Его беспокоило иное. У него были сомнения, как ему устроить свою жизнь дальше; он не знал, сможет ли он прожить без той заботы, которую уделяла ему жена.
С собою он принёс один документ, который просил временно сохранить. В дальнейшем он так и остался у меня. Документ этот был озаглавлен: «Клятва Зине». Клятва состоит из двенадцати перенумерованных пунктов. Целиком приводить её незачем. Нескольких выдержек достаточно, чтобы представить себе её содержание.
«Клятва Зине. – Милая, любимая Зина! Ты ушла от нас. Ты свою жизнь без остатка посвятила любви ко мне и к людям. Ты кругом себя сеяла только любовь.
1). Ты с первых дней нашей жизни с тобой передала всю свою любовь, любовь сильную, радостную; ты мне передала сильную любовь к детям, сильное желание иметь их. Случилось так, что их у нас не было.
2). Ты, когда я после сильного утомления серьёзно заболел, отдала все свои силы, всю свою любовь тому, чтобы вернуть меня к сознательной жизни. Ты это сделала. Там, где были бессильны крупные медицинские профессора, ты своей любовью сделала всё. Они тебе говорили, что ты сделала многое, ты им помогла во всём. Ты этому посвятила все свои силы, всю свою любовь и жизнь…»
Дальше всё идёт в таком же роде: без конца повторяется одно и то же, и больше всего слово «любовь»; однако на первом месте в этом завещании остаётся он сам и его интересы.