Появление Грободела меня не удивило. Все-таки сегодняшняя внештатная ситуация была самой серьезной из всех, что когда-либо случались на наших испытаниях. Покинув вертолет последними, полковник и его адъютант направились вдогонку удалившейся группе, но без особой спешки. Командование явно намеревалось присоединиться к бойцам, когда они выйдут на заданную позицию. И, если им повезет, вскоре все они с чувством исполненного долга погрузятся обратно в вертолет и вернутся на базу. Разумеется, уже в компании со мной — живым или мертвым.
Ни в том, ни в другом виде я туда возвращаться больше не желал. И потому собирался серьезно расстроить полковничьи планы. Подсунув сегодня мне под горячую руку несчастного Жорика, «толстолобики» допустили ошибку: сделали ход не той фигурой и, сами того не подозревая, стали жертвами своих же научных интриг. В их прежде безупречной ловушке возникла прореха, в которую я незамедлительно ринулся. И хоть та прореха была невелика, я извивался угрем изо всех сил, надеясь расширить обнаруженную дыру настолько, чтобы вырваться через нее на волю.
Почему Хряков высадился именно сюда и куда чистильщики после этого дружно устремились?
Два с лишним месяца беготни по пустоши не прошли для меня даром — я успел обнаружить и запомнить множество здешних укромных уголков. Под скалой, чья плоская вершина являлась единственной в округе удобной посадочной площадкой, находилась глубокая и извилистая пещера. Она заканчивалась тупиком, и в ней вполне можно было не только укрыться от холода, но и продержать некоторое время оборону.
А что еще мне делать? Бежать нам с Жориком некуда, вести переговоры с полковником бесполезно, воевать — тем более. И потому, если тот останется непреклонным, у меня будет лишь два выхода: выполнить его требование или издохнуть, продав свою жизнь подороже. И то обстоятельство, что я и мой напарник засели в глубине каменного склепа, вряд ли указывало на мою покладистость. Подобраться к нам, не понеся потери, чистильщики не могли. А любая попытка выкурить нас газом обернется тем, что мы выстрелим из картечницы в потолок и похороним себя под обвалившимися пещерными сводами, которые в разрушенных катакомбах настолько зыбки, что стоит лишь начаться обвалу, и пещера как таковая мигом исчезнет. Вот и выкапывай меня потом из земных недр, гадая, уцелел энергетический симбионт после гибели носителя или испарился бесследно вкупе со всеми алмазами.
В оружии и доспехах Дюймового были встроены маячки, по которым «Светоч» отслеживал перемещение каждого смертника. Так что долго искать нас в заснеженной мгле Грободелу не придется. Знал он и о пещере, отображенной на имеющихся при нем картах пустоши. Мы были обречены, и все наше сопротивление виделось Хрякову лишь жалким судорожным трепыханьем.
Одного не знал полковник: того, что мы еще не настолько отчаялись, чтобы хоронить себя заживо, пока у нас двигались руки-ноги и окончательно не смерзлись мозги. И когда поисковая группа проникла в глубь скалы и добралась до источника сигнала, их ожидал обескураживающий сюрприз: валяющиеся в конце пещеры Жориковы картечница и амуниция. А их владелец и я там отсутствовали. Что стало сразу же очевидно, поскольку спрятаться в подземелье было негде, а каких-либо боковых ответвлений оно не имело…
Однако отмотаем время немного назад. К тому моменту, когда чистильщики только подлетали к месту падения авиаботов и отслеживали на сканерах перемещение взбунтовавшегося камикадзе. Или, точнее, перемещение его доспехов и оружия, поскольку сам он вряд ли носил в теле подобный маячок. Почему я в этом так уверен? Да потому, что на кой черт ставить его на расходный подопытный материал, ценность которого, в отличие от выданных ему вещей, ничтожна? И сами-то вещи маркировались лишь затем, чтобы их было легко отыскать под снегом и вернуть на базу. Трупы гладиаторов, как правило, сжигались на месте, а их прах развеивался по ветру.
Сбросив с себя амуницию, Черный Джордж остался в одном утепленном комбинезоне, что надевался сталкерами под доспехи, и в армейских ботинках. Будь у нас побольше времени, я тоже обзавелся бы одежкой, стянув ее с мертвого Аса. Но до прилета солдат оставались считаные минуты, и мне пришлось, стиснув зубы, довольствоваться теплом, каким я успел запастись у костра. Нас ожидало очередное испытание на морозостойкость — суровое, но, к счастью, недолгое. После чего мороз нам будет уже нипочем. Не важно, при каком исходе: удачном или неудачном. В первом случае мы окажемся внутри вертолетной кабины, во втором — превратимся в равнодушные к холоду трупы.
Третьего не дано.
С нашей стороны было бы крайне наивно думать, что Хряков бросит вертолет и пилота без охраны. Поэтому нам пришлось пойти на очередной разумный риск. Даже ночью и в метель нам не удастся незаметно подкрасться к посадочной площадке. Стерегущие ее солдаты будут иметь при себе тепловизоры и засекут злоумышленников еще на подходе. Подстрелить же часовых издали нам было попросту не из чего. Оставь мы в пещере одни доспехи, Грободел вмиг заподозрил бы неладное, когда у него на сканере маячок Жориковой «Мегеры» начал бы двигаться отдельно от его амуниции.
Безвыходная ситуация? Отнюдь! Того, кто давно собаку съел на подобных играх и страстно желает вырваться на свободу, такими препонами не остановить.
Полковник Хряков был тертым калачом, но, пробегав всю жизнь на посылках у ученых, имел один недостаток. Служа из года в год по особому распорядку, в отрыве от прочих армейских частей, Грободел смотрел на обычных военнослужащих через призму своего специфического опыта и с изрядной долей презрения. Обладая широкими полномочиями и свободой в выборе средств, Хряков считал прочих своих собратьев по оружию ограниченными людьми, действующими исключительно в рамках полученных приказов и инструкций. Особенно это касалось тех солдат и офицеров, которые управляли какой-либо техникой.
Грободел видел во мне лишь скользкого и хитрого преступника — в этом я за время нашего общения успел убедиться. Разумеется, он был в курсе, что шесть лет назад я служил вертолетчиком, и подозревал, что мои навыки пилотирования утрачены не до конца. Однако полковника эти подробности уже мало беспокоили. Его логика была элементарной и не имела изъянов: если не подпускать пилота к штурвалу, то его шансы сбежать из «Светоча» по воздуху равны нулю. Орел с обрезанными крыльями не летает — и впрямь, только идиоты могут это оспорить.
Вот и сегодня Хряков надежно прикрыл свой тыл, оставив на охране Ми-ТПС помимо пилота еще двух бойцов. Вертолет находился на вершине возвышенности, что летом походила на лысину, а зимой — на ту же лысину, только намыленную. На ней нет ни единого способного защитить от пуль укрытия. Даже затаись мы в снегу где-то на склоне, нам не добежать до цели, не угодив под пули часовых. И полковник, и я были в этом совершенно уверены. Только выводы из собственной уверенности каждый из нас делал разные.
Всё верно: орел с обрезанными крыльями не летает. Но кто сказал, что при этом он разучился думать, царапаться и клеваться? И этого-то Грободел не учел. Сейчас он воевал с Алмазным Мангустом, а не с бывшим пилотом Геннадием Хомяковым. Но именно лейтенант Хомяков, а не Мангуст, определил наметанным глазом, куда приземлится вертолет поисковой группы. Именно Хомяков рассчитал скорость и направление ветра, которые повлияют на то, как пилот-чистильщик сориентирует свою машину относительно посадочной площадки. И это память Хомякова хранила информацию о том, сколько времени потребуется для того, чтобы запустить двигатели Ми-ТПС и поднять его в воздух. От Мангуста же мне были нужны лишь его ловкие руки, быстрые ноги и мгновенная реакция, ибо без них нереально воплотить хомяковские теории на практике.
Я и Жорик могли обмануть часовых одним-единственным способом: спрятаться там, куда они со своими тепловизорами не станут заглядывать. То есть внутри охраняемого ими периметра, аккурат под днищем приземлившегося Ми-ТПС. Ну а как нам зарыться в сугроб, не угодив затем под вертолетное шасси, являлось уже моей заботой. Скальная верхушка позволяла совершить посадку лишь по центру площадки. Куда при этом будет направлен нос винтокрылой машины, мне подсказал ветер. А следы, которые я и Дюймовый оставили на снегу, были заметены бураном и потоком воздуха, бьющего из-под винтов снижающегося вертолета.