— Ты с ума сошла, — сказала она, пристально глядя в раковину с посудой.
Элси рассмеялась и подняла бокал против лампы, разглядывая его из-под полуопущенных век.
— Уж поверь. Я знаю, о чем говорю.
— Как его звали?
Элси порылась в памяти в поиске подходящего имени.
— Эйб, — сказала она наконец.
Эйб? Откуда? Единственный Эйб, которого она знала, был морщинистый шотландец, несколько лет назад оказавшийся с ней вместе на борту. С тех пор она не подумала о нем ни разу. Не имела к тому оснований. У них не было практически ничего общего, и он вряд ли являл собой достойный объект эротических фантазий. Но Инес повелась. Она всегда велась, когда Элси ее искушала.
— Где это ты его нашла?
— В Новом Орлеане.
— В южных штатах? А вы хоть вместе-то могли показаться, на Юге?
Элси улыбнулась и убрала в шкафчик последний бокал, потом принялась складывать полотенце. У Инес, разумеется, были отдельные полотенца для стекла и остальной посуды. Плюс еще одно, которое лежало, жестко накрахмаленное и наглаженное, на обеденном столе в ожидании вилок, ложек и ножей. Ясно. Маленькая фрёкен Благоразумие выросла в большую фру Хозяйственность.
— А мы нигде и не показывались, — сказала она и потянулась за другим полотенцем — для прочей посуды. — Мы же были с ним вместе на одном судне.
— Ты с ума сошла, — повторила Инес.
~~~
С детства Элси и Инес закутывались в фантазии друг друга, заворачивались в них и туда врастали, так что, возвращаясь мыслями в детство, они вспоминали именно фантазии. Фантазии и свет. Казалось, словно все детство они провели, зарывшись под свои одеяла в комнате с коричневыми обоями, называвшейся детской, словно они годами лежали под красными ватными одеялами с белыми пододеяльниками, заключенные в мутно-желтый свет тяжелой латунной лампы с пергаментным абажуром, которая стояла на письменном столе между двумя кроватями. Мира не существовало, они не слышали ни трамваев, скрежещущих по рельсам снаружи, ни шепота радио в гостиной, ни бормотания матери, ни кашля отца.
— А давай, как будто у нас у каждой есть собственная птица, — сказала Элси. — И мы как будто полетели на них…
— Чур только не гуси, — сказала Инес. — Лебеди. У каждой как будто свой лебедь.
— И мы полетели высоко-высоко…
— Через огромный лес, совершенно черный лес…
— Хотя на земле лежал белый снег.
— И горы вдали. Черные горы с белыми вершинами.
— А на вершине самой высокой горы как будто стоит замок. Хрустальный.
Потом они лежали молча, Инес на спине, а Элси на животе, и смотрели, как лебеди кружат над замком. Там внутри виднелись какие-то смутные фигуры. Сквозь толстый хрусталь не разглядеть ни как они выглядят, ни чем занимаются, но по ссутуленным спинам и медленным движениям можно было понять, что они грустят.
— Королева плачет, — сказала Инес. — Но не хочет, чтобы кто-нибудь это увидел.
— Но король не плачет, — подхватила Элси.
— Он надеется.
— Да. Гадалка сказала ему, что надежда есть.
— Если кто-нибудь отведет его к роднику в лесу, то он выздоровеет…
— Но он не знает, где этот родник.
— И из замка невозможно выйти, если ты не умеешь летать.
— И король считает, что никто на свете не может ему помочь. И тут появляемся мы.
Они усадили короля на одного лебедя, а сами уселись вдвоем на другого, велели королю держаться покрепче, а потом приказали своим птицам взлететь. А через несколько минут — когда король уже выпил глоток воды из волшебного родника и тут же выздоровел — они позволили птицам взмыть еще выше. Они двигались сквозь облака, похожие по вкусу на сахарную вату, дергали за хвост комету, едва не задевая звезды, прежде чем повелели лебедям возвращаться назад в замок, где их ждала королева. Как же она обрадовалась, что Элси и Инес вылечили короля! И так она радовалась каждый вечер.
Когда в следующий миг Лидия прокралась в комнату, чтобы выключить лампу, Инес и Элси лежали с закрытыми глазами. Они никогда не говорили о том, что думают, когда наступает темнота, но иногда позволяли друг дружке догадываться.