Музыка соответствовала – жесткий напыщенный рэп на французском с африканским акцентом удачно накладывался на ощущение дисгармонии, царившей в городе. Войдя в суровый ударный ритм бега, минуя ворота Кенсингтонского парка, он ощущал в себе животную силу. Траву покрывала коричневая пыль, как будто по ней прошлись огромным грилем, и за ним оставалась зеленая дорожка. Если бы имелся хороший спортзал, он бы бегал там, но залы, которые он представлял, где воздух был заряжен энергией и потрескивал от напряжения, остались в далеком прошлом.
В озере Серпентайн отражалось тускло-серое июньское небо. Мышцы Шона, как и легкие, уже горели, но его воля преодолевала их сопротивление. Словно в награду впереди открылся прекрасный вид – одно из преимуществ, которые дают ранние утренние пробежки в определенных районах Лондона, – велись занятия с армейскими лошадьми. Иногда он останавливался, чтобы посмотреть, как они скачут легким галопом по песчаной дорожке вдоль Парк-лейн[3] – река лоснящихся мышц гнедой масти. Тяжелая ритмичная дробь их копыт расходилась по земле и передавалась его ногам и телу, вызывая смутное чувство, которое он никогда не мог выразить словами, но сегодня узнал его. Это было чувство утраченной связи с дикой природой, словно он был волком на охоте.
Это было безумное чувство, и он понимал, что лошади легко обгонят его, но ему хотелось пробежаться рядом с ними. Он поднажал, его мышцы работали в такт рубленому слогу французского рэпа. Он чувствовал запах животных, срезая путь по траве, силы его были на пределе, но он представлял себя волком, отрезавшим им путь, пока они галопировали по песчаной дорожке, – он бежал за ними из последних сил, пока совсем не отстал.
Зазвонил телефон в кармане на рукаве. Было только два человека, которые могли дозвониться ему, минуя установку «Не беспокоить»: его отбившаяся от рук дочь Рози, которая никогда ему не звонила, и еще один человек, имя которого высветилось на экране, – Джо Кингсмит, его патрон.
– Джо, – сказал Шон, тяжело дыша. – Я тебе перезвоню, я занят кое-чем безумным…
На лошадей садились всадники, и те перебирали копытами, зная, что их ждет.
– Нет, Шон, постой. Это срочно.
Шон резко остановился.
– Джо, я слушаю. Что случилось? Тебе плохо?
– Мне? Нет. Шон, ты дома?
– Я в парке. В чем дело?
– Шон, мальчик, я бы позвонил тебе на домашний, но городские линии, похоже, ушли в прошлое. Я хочу, чтобы кто-то был рядом с тобой.
Шон застыл.
– Говори.
Повисла тишина, и Шону показалось, что Джо сейчас в самолете. Он пытался успокоить дыхание.
– Шон, мне очень, очень жаль. Я только что говорил с Дэнни с виллы. Тело Тома вынесло течением из мидгардского ледника два дня назад…
– Что? – Шон ясно слышал слова, но разум отказывался принимать их.
– Опознание провели этим утром. Это точно он. Мне так жаль, Шон. Я хотел первым сказать тебе об этом.
Парк исчез. Мир Шона сжался до голоса Кингсмита в трубке.
– Из ледника? – Он чувствовал себя тупым и заторможенным.
– Черт. Я знал, что не нужно говорить тебе по телефону, но как еще?
Шон смотрел прямо перед собой как слепой.
– Нет, порядок. Расскажи мне все.
– Я не так уж много знаю. Произошел огромный отёл ледника почти перед самым срубом «Мидгард» – тогда и вынесло его тело. Какой-то круизный лайнер там проходил, и пассажиры все видели. Когда Дэнни вышел посмотреть, его отослала береговая охрана, там все оцепили как на месте преступления…
– Преступления? – Шон овладел собой. – Не было никакого преступления. Это всем известно! – Он кричал, но ничего не мог с собой поделать.
– Шон, мальчик, я пытаюсь все рассказать тебе, послушай меня, пожалуйста. Так это называют для протокола, когда хотят все выяснить. Конечно, преступления не было. Теперь: я знаю, что ты не появлялся там с некоторых пор, но «Мидгард» – это по-прежнему бизнес, могут поползти слухи, так что нужно представить все в нужном свете.
– Можем мы быть уверены, что это Том?
– На сто процентов. Там сразу это предположили, а потом, очевидно, сопоставили ДНК с кем-то из членов семьи.
– Мне никто не сказал. Не позвонил. Говоришь, об этом известно уже два дня?
– Полагаю, тебя было непросто найти в последнее время. Мы знали, что он мертв, но… это все же большой шок. – Кингсмит немного помолчал. – Шон?
Он устремился подальше от людей, приближавшихся к нему, в сторону большой поляны, забыв о лошадях.
– Да, мы знали.
Он опустился на колени в красноватую от пыли траву.
– Шон, – сказал Кингсмит мягче и тише, – пока тело не оплакано, души остаются в лимбе. Они не могут уйти дальше.