– В ночь с восемнадцатого на девятнадцатое августа отстранен от власти законно избранный президент страны. Какими бы причинами ни оправдывалось это отстранение, мы имеем дело с правым, реакционным, антиконституционным переворотом…
Чащин почувствовал, что грудь расправилась, как надутый горячим воздухом шар, и тут же сжалась в жгучий ком, у глаз появились слезы.
Будто тот, кого все считали погибшим, убитым, вдруг вернулся живым, с мечом в сильных руках… И у него вырвалось короткое, отчетливое:
– Ура!
Начзаставы резко дернул шеей, глянул на Чащина белыми от бешенства глазами, но промолчал. Как-то судорожно потянулся…
Нарушая распорядок дня, Чащин вышел из Ленинской комнаты, не досмотрев “Время”. Поднялся в спальное помещение, упал на кровать.
Вольно, словно на лужайке, раскинул руки.
В субботу, только проснулись, Димыч принялся крутить валик настройки радио.
– Слушай, у тебя тут “Эхо Москвы” ловится? Повтор “Плавленого сырка” должен начаться…
Чащин, не отвечая, пошел на кухню; за эту неделю он страшно устал, от любой мелочи готов был взорваться. Почему-то все именно в эти дни были особенно навязчивы – и Димыч, конечно (вчера весь вечер свои песни пел), и Игорь (все заводил разговор про рок-музыку, спрашивал, нравятся ли Чащину последние песни Земфиры, новый альбом
Гребенщикова). Но больше всего донимали и раздражали воспоминания – и откуда это все всплывало… Оказывается, так это мучительно – вспоминать.
Вскипятив воду, заварил кофе в синей чашке с надписью “Денис”. Ее подарили ему на работе несколько лет назад. Кажется, на тридцатилетие.
Сел за стол, сделал осторожный глоток. Часы на стене показывали половину десятого… Будь он один, пошел бы на рынок, в магазины, а так… Ну вот – крик из комнаты:
– Дэн, иди! Дэн!
Встал, пошел.
– Что?
– Тише! Слушай.
Из колонок звучал ехидный, вроде бы, знакомый голос:
– …Оказывается, напряжение, цитирую, “возникло в значительной степени на уровне психологического восприятия и избыточно будируется
СМИ”. Конец цитаты. Отсюда намечается простой и вполне российский выход из кризиса: насовать по рылу журналистам, а пенсионеров…
– Кто это?
– Да тише, ну! Шендерович, “Плавленый сырок”…
– Тем более речь-то идет о сущих пустяках, – голос хихикнул. -
Вице-премьер Алексей Кудрин, оценивая масштабы недовольства результатами монетизации льгот, заявил о том, что активный протест выражал всего один процент населения. Ну! – Голос хихикнул опять. -
Всего один процент населения, каких-то полтора миллиона человек…
Чащин вернулся обратно.
Так, сейчас допьет кофе, и надо будет натягивать джинсы, совать руки в рукава свитера. А потом ехать черт-те куда на первую репетицию.
Находить общий язык с Андреями, выискивать нужные аккорды, спорить, путаться в шнурах, наверняка ждать, пока хозяин аппарата припаяет, как обычно, отпаявшийся штекер…
– Дэн, телефон! – сообщил криком Димыч. – Взять?
– Я сам! Сам! – Чащин вбежал в комнату. – Алло?
– Денис Валерьевич?
Ну вот, хозяйка…
– Да, здравствуйте, Лариса Константиновна.
– Простите, что беспокою… – Слава богу, в голосе нет претензии, а скорее – жалоба. – Мне вчера платежи принесли. За квартиру, за свет, за отопление… Алле, вы слышите?
– Да, конечно.
– Вы простите, сегодня выходной, но… Понимаете, все страшно повысилось. Почти в два раза… Вот квартплата… – В трубке зашуршало. – Квартплата теперь шестьсот десять рублей. Отопление и горячая вода…
– Я знаю, – перебил Чащин, – я тоже получил.
– Вот-вот, Денис Валерьевич, страшное повышение. И на коммуналку, на все. И хочу вас предупредить. – Молчание. Чащин ждал. – В общем, я вынуждена повысить стоимость аренды. Вы уж меня простите, Денис…
– На сколько?
– Я думаю… Сто долларов вас устроит?
“Две тысячи восемьсот”, – перевел мысленно Чащин в рубли. И вслух:
– В принципе, да. Но, может быть, с марта?
– С марта? – Хозяйка, видимо, тоже что-то подсчитывала. – Нет, простите, мне не потянуть. Все ведь скакнуло – и продукты уже, и проезд… С первого февраля. Хорошо?
– Что ж… – Чащин понимал, что спорить опасно. – Я согласен, Лариса
Константиновна. Согласен.
База для репетиций находилась в закопченном, потрескавшемся здании на территории какого-то погибшего предприятия в районе Фрезерных улиц. Правда, чем-то здесь еще все-таки занимались – то ли холодильники чинили (повсюду валялись грязно-белые эмалированные корпуса), то ли варили ограды для могил (заготовок для них тоже было полно).
По скрипучей деревянной лестнице Димыч с Чащиным поднялись на второй этаж, отыскали дверь с надписью “DOORS”. Вошли.
Андреи сидели возле письменного стола без ящиков и пили пиво.
Противно пахло креветками.
– Хай! – поздоровался Димыч, оглядываясь. – Норма-альное место!.. А розетки-то есть?
Комната была большая, квадратная. В углу – неполная, без бонгов и с одним альтом, барабанная установка, у окна – стол и стулья, и еще несколько стульев вразброс. В противоположном от барабанов углу находились допотопный, но когда-то дефицитнейший аппарат “Tesla” и черные громоздкие мониторы без обозначения фирмы… На стенах – несколько постеров, по которым угадывались музыкальные вкусы хозяев базы: “Айрон Мэйден”, “Эй-си – ди-си”, “Кисс”, “Деф леппард”, “Блэк сэббэт”… Поклонники хэви-метала, в общем. У таких с сибирским панком совсем мало общего, как не раз когда-то убеждался Чащин. Они даже физически не могут панковские аккорды брать. Пальцы, хм, не так устроены… Да и сам он, честно говоря, вряд ли так с ходу вспомнит те мелодии, что играл десять лет назад.
– Падайте, парни, – кивнул один из Андреев на стулья, – немного хлебнем. Креветки, жалко, остыли.
– Слышали новость? – разливая из двухлитровой бутыли пиво в пластиковые стаканы, спросил второй Андрей. – Сегодня молодняк из
“Единой России” похороны Дмитрия Олеговича устроил. С венками…
– В смысле?
– Ну, прошли по Тверской, прямо под окнами Думы, – портрет его в траурной рамке, сырая курица на подушечке. По Рен-тиви показывали.
– Ур-роды, – подключился первый Андрей, – люди голодают без лажи, а они глумятся…
– Кстати, – перебил второй Андрей, – Сергей договаривается Дмитрия
Олеговича навестить, ну и других, кто голодает. Составляет список творческой молодежи. Мы с Дрюней, – кивнул на первого Андрея, – записались.
– Да ну! – Димыч аж подпрыгнул на стуле. – А еще можно? Нам тоже надо… – Выхватил телефон. – Парни, дайте сотовый Сергея, я позвоню.
После довольно долгих телефонных переговоров насчет включения в делегацию, во время которых Чащин попытался было заявить, что он не пойдет, но Димыч лишь яростно отмахнулся; после пива и креветок, разговоров о музыкальных новинках, которые, по общему мнению, были сплошь провальными, в конце концов достали инструменты, подключили к аппарату, побренькали, регулируя звук. Второй Андрей – Андрей
Васильев, – оказавшийся ударником, прошелся обмотанными изолентой палочками по барабанам.
– Раритетная у тебя гитара, – с уважением сказал Андрей Тургенев, разглядывая Димычев “Фендер”. – Теперь таких и не найдешь. И звук – классный.
– Да, – с удовольствием кивнул Димыч, – помню, два года на нее копил. А первую электрическую вообще сам собирал. Звукосниматели от телефона были. Вот у той гитары звук был – фуса не надо! Дэн, помнишь мой трансформатор?
– Угу…
– А у Дэна, – увлекся воспоминаниями Димыч, – сразу “Урал” появился.
За сколько ты его прикупил?
– Не помню. – Чащину не хотелось продолжать эту ностальгическую болтовню. – Давайте, наверное, начинать.
Но Димыча несло: