Потом, медленно ожив, но ожив какой-то малой своей частью, Чащин подгребал кучку пультов дистанционного управления и вяло, смакуя эту вялость, выбирал, что бы включить: телевизор, дивиди, магнитофон, радио, компьютер; он начинал вспоминать, какая кассета в магнитофоне, какой диск вставлен в дивиди, пытался определить, что сейчас может идти по телевизору. И наконец, чаще всего наобум, жал на кнопку “Play”, убивал благодатную, но уже утомившую тишину и под звуки музыки или голос ведущего поднимался.
В холодильнике обычно ждал “Туборг”. Несколько холодных, запотевших бутылочек. И, еще не умывшись, не почистив зубы, Чащин сдергивал жестяную крышку, улыбался бодрому пуку вырвавшегося из бутылки газа и делал первый, самый сладкий глоток пива – заменителя будничного кофе.
В субботу он принимал не торопливый душ, а ванну. Лежал долго, подпуская горячую воду, гоняя, как ватерпольные мячи, куски пены.
Так же, часами, он играл в ванне в детстве, а потом был период, когда несколько лет даже не видел ее – общага в Питере и армия, – или по месяцу не имел возможности мыться – во время своих панковских скитаний. И потому, наверное, он очень ценил возможность без спешки, с удовольствием полежать в воде…
Готовить не любил. Всю неделю ел бутерброды или курицу гриль, варил пельмени, сосиски. Но в субботу хотелось сделать что-нибудь необычное, замысловатое… По утрам он экспериментировал с омлетом – готовил его то с поджаренной, мелко нарезанной свининой, то с креветками, то с обилием лука и гренками; с зеленым горошком, сладкий, почти сплошь из помидоров…
После завтрака смотрел на часы. Не машинально, не бегло, а пристально, стараясь поделить циферблат на дольки, каждая из которых символизировала одно из предстоящих дел. Весь день еще был впереди – большой, хороший, долгожданный. Его личный день…
– Так, – объявлял себе Чащин первое серьезное дело. – За продуктами.
Рынок располагался рядом, на Фруктовой улице. За шесть лет Чащин успел познакомиться со многими торговцами и не боялся, что ему подсунут тухлятину или кусок мякоти, усеянный раскрошенными костями.
И почти автоматически он набивал пакеты обычным набором: немного свинины, немного баранины, розовая, аппетитная говядина, немного телячьей печени, филе индейки. В одном из тонаров торговали полуфабрикатами. Недорогими, но качественными. Чащин любил манты и говяжьи рубленые бифштексы, замороженные овощные смеси… Остальные продукты предпочитал покупать в супермаркете “Копейка”.
Возвращался домой медленно, с удовольствием приподнимая и опуская тяжелые, туго набитые пакеты – ему редко приходилось прикладывать физическую силу, и иногда он начинал понимать тех, кто регулярно посещает тренажерные залы. Платить деньги за то, чтобы тягать штанги и качать железные блины на тросиках, Чащин был не готов, но об утренних пробежках и зарядке подумывал.
Заносил покупки домой и тут же опять выходил на улицу. На этот раз шел в винный магазин “Ароматный мир”, выбирал пару бутылок чилийского или аргентинского красного сухого вина; в одном ларьке покупал несколько бутылок “Туборга”, пакетики с сушеным анчоусом, а в другом – хлеб. Теперь он был готов к автономному существованию в квартире два дня и обеспечен питанием на будущую неделю.
Уже чувствуя легкий голод, резал часть свинины на большие куски, засыпал специями и принимался за уборку. Было приятно знать, что, наведя порядок, он быстро пожарит мясо и откроет вино… Быстро, но тщательно, не халтуря, стирал пыль с телевизора, мебели, подоконников, пылесосил, мыл полы. Заканчивал туалетом и ванной.
Часа в три дня готовил обед, приносил его на подносе в комнату, включал телевизор.
Правда, телевизор чаще всего разочаровывал. Не то чтобы на шестнадцати доступных Чащину каналах нечего было смотреть – просто он начинал искать лучшее, наконец находил какой-нибудь интересный фильм, а когда тот прерывался рекламой, щелкал дистанционкой дальше, находил другой интересный фильм или передачу, потом пытался вернуться обратно, по пути обнаруживал еще что-нибудь, что увлекало… Эта чехарда утомляла, и в итоге приходилось гасить экран, копаться в дисках или видеокассетах, путешествовать по радиостанциям.
Вечером, стараясь убедить себя, что не стоит, самому себе сопротивляясь, садился за компьютер, загружал одну из тех игр, в какие обычно играл. И до поздней ночи, изредка отпивая из бутылки выдохшееся пиво, бросая в рот крошечного анчоуса, строил очередную цивилизацию, отбивался от врагов, захватывал соседние острова, укреплял их крепостями или забирался в тыл гитлеровских войск, взрывал мосты, освобождал военнопленных… В конце концов приятно обессилев, переползал на удобный, купленный им самим в ИКЕА диван и засыпал.
А в воскресенье ни смотреть телевизор, ни играть на компьютере, ни читать не хотелось. То и дело попадалась на глаза стоящая в углу гитара, тянуло к окну – посмотреть, что там происходит снаружи, и, может быть, выйти; дисковый, восьмидесятых годов телефонный аппарат, казалось, перемещался по квартире вслед за Чащиным, намекая, чтобы снял трубку, кому-нибудь позвонил. И спасением становились спортивные передачи. Теперь даже удивительно было, непонятно и дико, как ТВ существовало без отдельного спортивного канала.
В детстве, наверное, подражая отцу, Чащин увлекался футболом и хоккеем. Смотрел трансляции, играл с пацанами во дворе. Но лет в четырнадцать он узнал рок-музыку, поэзию, стал читать переворачивающие душу книги и к спорту потерял интерес. На предложения отца посмотреть какой-нибудь матч лишь хмыкал сочувствующе-презрительно и уходил к себе в комнату, слушал злые и честные песни или читал про Мартина Идена, Раскольникова, о семи повешенных…
Опять заинтересовался спортом недавно, когда стал жить так, как сейчас. На работе, во время перекуров, часто завязывались разговоры о футболе, об Олимпийских играх, в их журнале появлялись анонсы самых ярких спортивных событий недели.
Поначалу Чащин смотрел лишь футбол и хоккей, а потом открыл для себя лыжные гонки, биатлон, бег, прыжки с шестом, бокс, теннис. На последней зимней Олимпиаде не мог оторваться от соревнований по керлингу – катание камней по льду оказалось в сто раз интересней и сложней бильярда… Но спортивные передачи, хоть и помогая более или менее терпимо пережить воскресенье, не прибавляли сил – скорее иссушали, высасывали энергию. И, несмотря на все ухищрения, этот день оставался для Чащина тяжелым, неприятным, лишним.
Лучше бы это произошло в воскресенье, а не вечером в субботу. В воскресенье он, наверное, был бы даже рад такому вообще-то малоприятному, но необычному происшествию.
Сидел за компьютером, сжимая в правой руке мышку, а левой осторожно подавливая на клавиши, стараясь провести своего героя мимо сторожевых вышек фашистов, чтобы взорвать склад с боеприпасами. И в этот момент в дверь позвонили.
На площадке стояла немолодая женщина в очках и потертой лисьей шапке, пальто накинуто на плечи, а под ним странная, резиновая, кажется, кофта. Или комбинезон…
Радостно глянула на Чащина, потом на номер квартиры и изобразила удивление:
– Ой, это шестьдесят седьмая! Простите. Нам в шестьдесят девятую…
– И тут же сменила тон с извиняющегося на просительный: – Молодой человек, вы бы не могли помочь? Если все равно так случилось…
Соседку вашу спустить.
– В смысле?
– Я из “скорой помощи”. Врач. Соседку вашу госпитализируем. Из шестьдесят девятой. А некому… Ее спустить надо. В машину.
– Ну ладно, хорошо. – Чащин стал прикрывать дверь; женщина схватилась за ручку.
– Вы правда поможете?
– Ну да. Оденусь только.
Их дом был зигзагообразной формы. В каждом крыле по четыре квартиры, а в центре этажа-зигзага – лифт. Соседей в своем крыле Чащин знал в лицо, а в другом ни разу не бывал, даже никогда не заглядывал.