KillaBee /:
Ой, кто пришел! Сладко запел vinoватый соловушка! У тебя еще стоит? I'm always ready, mother-fucker!!!! :/)
Vino /:
KillaBee, если ты хочешь, чтобы тебя кто-то трахнул до посинения клитора, то... ///!
- Ген, я домой пойду. - Лапин встал. Потер грудь.
- Чего ты, Лап? Давай напиши чего-нибудь. Давай, хуйни не по-детски!
- Да не, я... на хер. Я с Келой хотел побазарить, а он опять про своих жидов.
- Ну, а на хера ты завел его? Поговорил бы о чем-нибудь другом. Масоны-масоны... Он теперь только об этом и будет пиздеть. Я с ним вообще больше нац-вопросов не касаюсь. Заебало.
Лапин махнул рукой. Постоял.
- Ген.
- Чего? - печатал Гена.
- Поехали в пивняк.
- В какой? - удивленно повернулся Гена.
- В любой. У меня... это... денег до хера.
- Откуда?
- От верблюда.
Вошел Кела с новой бутылкой пива.
- И вот что. Генк. Я тебе, на хуй, последний раз говорю: будешь дурь сосать - отселю к праотцам. Там соси, на хуй, в сортире.
- Я сто лет не сосал, ты чего?
- Позавчера? А? Когда я курей возил. А у тебя твои козлы были. Нет, что ль?
- Да ты чего? Кел? Мы новый "ВВ" слушали.
- Ты не пизди главному. Мудаки. Вы не врубаетесь ни хуя. - Он отхлебнул из бутылки. - У чеченов дохлых мозг знаешь какой был? Как сыр швейцарский. С дырами. Вот такими. От чего? От дури. Понял?
- Ты уже рассказывал. - Гена сунул в рот жвачку. - Кел, а от пива печень жиром заплывает.
- Задумайся, на хуй. Предупредил. В последний раз.
Кела вышел.
- Ой, бля... - вздохнул Гена. - Как давёж надоел. Бля, чего они на Качалове так помешаны? Витек, Шпала, Бомбер, - они ж тупота, все с двумя извилинами, понятно, чего им не качаться. Но Кела-то - умный. Он книг больше прочел, чем они все. И туда же - здоровое тело, бля, здоровый дух. И мне, бля, каждое утро гантели эти вонючие в постель сует! Представляешь? Я сплю, бля, а он - под жопу мне гантели! Дурдом...
Лапин смотрел в экран. Встал:
- Ушел я.
- Чего ты?
- Дело есть еще...
- Лап, чего ты сегодня такой?
- Какой?
- Ну.. как побитый?
Лапин глянул на него и рассмеялся. Приступ истерического смеха заставил его согнуться.
- Ты чего? - не понимал Гена. Лапин хохотал. Гена смотрел на него. С трудом Лапин успокоился. Вытер выступившие слезы. Тяжело вдохнул:
- Все... ушел.
- А пивняк?
- Какой?
- Ну, ты же в пивняк меня позвал?
- Пошутил.
- Ну и шутки у вас, малэчык.
Лапин вышел.
На улице стемнело. И подморозило. Лужи потрескивали под ногами.
Лапин добрел до своего подъезда. Вошел. Вызвал лифт. Посмотрел на стену. Там были знакомые граф
фити. Две из них - ACID ORTHODOX и РАЗРУХА-97 принадлежали Лапину. Он заметил новую надпись:
УРАЛ, НЕ БОЙСЯ ПРОСНУТЬСЯ.
Черный фломастер. Аккуратный почерк.
Диар
8.07. Киевское шоссе. 12-й километр.
Белая "Волга". Свернула на лесную дорогу. Проехала триста метров. Свернула еще раз. Встала на поляне.
Березовый лес. Остатки снега. Утреннее солнце.
Из кабины вышли двое.
Ботвин: 39 лет, полный, блондин, голубые глаза, добродушное лицо, спортивная сине-зеленая куртка, сине-зеленые штаны с белой полосой, черные кроссовки.
Нейландс: 25 лет, высокий, худощавый, блондин, решительно-суровый, голубые глаза, острые черты лица, коричневый плащ.
Они открыли багажник. Там лежала Николаева:
22 года, смазливая блондинка, голубые глаза, короткая лисья шуба, высокие сапоги-ботфорты черной замши, рот залеплен белым пластырем, наручники.
Вытащили Николаеву из багажника. Она сучила ногами. Подвывала.
Нейландс достал нож. Разрезал шубу на спине. И на рукавах. Шуба упала на землю. Под шубой было красное платье. Нейландс разрезал его. Разрезал лифчик.
Средних размеров грудь. Маленькие соски.
Подвели к березе. Стали привязывать. Николаева нутряно завопила. Забилась в их руках. Шея и лицо ее побагровели.
- Не туго. Чтоб дышала свободно. - Ботвин прижимал дергающиеся плечи к березе.
- Я туго не делаю. - Нейландс сосредоточенно работал.
Закончили. Ботвин достал из машины продолговатый белый футляр-холодильник. Открыл. Внутри лежал ледяной молот: аккуратная увесистая головка, деревянная рукоять, сыромятные ремешки.
Нейландс вынул из кармана рублевую монету:
- Орел.
- Решка, - примеривался к молоту Ботвин. Нейландс подбросил монету. Упала. Ребром в снег.
- Вот тебе, бабушка, и женский день! - засмеялся Ботвин. - Ну что, вторую?
- Ладно, - махнул рукой Нейландс. - Стучи. Ботвин встал перед Николаевой.
- Значит, детка моя. Мы не грабители, не садисты. И даже не насильники. Расслабься и ничего не бойся.
Николаева скулила. Из глаз ее текли слезы. Вместе с тушью ресниц.
Ботвин размахнулся:
- Гово-ри!
Молот ударил в грудину.
Николаева крякнула нутром.
- Не то, детка, - покачал головой Ботвин. Размахнулся. Солнце сверкнула на торце молота.
- Гово-ри!
Удар. Содрогание полуголого тела.
Ботвин и Нейландс прислушались.
Плечи и голова Николаевой мелко дрожали. Она быстро икала.
- Мимо кассы, - хмурился Нейландс.
- На все воля Божья, Дор.
- Ты прав, Ыча.
В лесу перекликнулись две птицы.
Ботвин медленно отвел в сторону молот:
- Детка... гово-ри!
Мощный удар сотряс Николаеву. Она потеряла сознание. Голова повисла. Длинные русые волосы накрыли грудь.
Ботвин и Нейландс слушали.
В посиневшей груди проснулся звук. Слабое хор-канье. Раз. Другой. Третий.
- Говори сердцем! - замер Ботвин.
- Говори сердцем! - прошептал Нейландс. Звук оборвался.
- Было точно... подними голову. - Ботвин поднял молот.
- Сто процентов... - Нейландс зашел сзади березы. Приподнял голову Николаевой, прижал к шершавому холодному стволу. - Только - деликатно...
- Сделаем... - Ботвин размахнулся. - Гово-ри! Молот врезался в грудину. Брызнули осколки льда. Ботвин прильнул к груди. Нейландс выглянул из-за березы.
- Хор, хор, хор... - послышалось из грудины.
- Есть! - Ботвин отшвырнул молот.,- Говори, сестричка, говори сердцем, разговаривай!
- Говори сердцем, говори сердцем, говори сердцем! - забормотал Нейландс. Стал суетливо рыться по карманам: - Где? Где? Куда... ну где?
- Погоди... - захлопал себя по карманам Ботвин.
- Тьфу, черт... в машине! В бардачке!
- Блядь...
Ботвин метнулся к "Волге". Поскользнулся на мокром снегу. Упал. На грязную бурую траву Быстро подполз к машине. Открыл дверь. Выдернул из бардачка стетоскоп.