— Помощники режиссера? — спросила она. — У нас их трое. — Она снова пожала плечами. — То есть у нас в труппе всего тридцать восемь человек, а еще Бог знает сколько музыкантов, осветителей, плотников и менеджеров по инвентарю и…
— Среди них есть латиноамериканцы?
— Вообще в театре? Наверное, есть. Многих я почти не знаю. Бывает, прохожу мимо них почти голая.
Она вдруг широко улыбнулась. Но потом, видно, вспомнила, из-за чего они собрались, и улыбка исчезла с ее лица.
— А как насчет труппы? «Латиносы» в труппе были? — спросил Карелла.
— Двое из «цыган», — ответила Тина.
— Можно узнать их имена? — спросил Мейер.
— Тони Асенсио и Майк Ролдан. Ролдан не звучит по-испански, но это испанское имя. На самом деле он Мигель Ролдан.
— Салли питала к кому-нибудь из них особую склонность?
— «Цыгане» в шоу знают друг друга достаточно близко, — сказала Тина.
— Насколько близко она знала этих двух мужчин? — спросил Карелла.
— Так же, как и всех остальных, — сказала Тина, пожав плечами.
— Она встречалась с кем-нибудь из них в нерабочей обстановке?
— Они оба педерасты. — Тина скривила губы. — Они даже живут вместе. — Она вдруг вспомнила про дневной спектакль и глянула на часы. — О Господи! Я опаздываю, надо бежать! — И вдруг на ее лице появилось раскаяние, и показалось, что она снова расплачется. — Шоу должно продолжаться, да? — с горечью сказала она, качая головой. — Я волнуюсь об этом шоу, а Салли-то умерла.
Глава 4
В патрульной машине, которая стояла у тротуара, сидели двое полицейских. Они наблюдали за дракой — казалось очевидным, что святой отец берет верх над противником. Вылезать из машины не хотелось: во-первых — холодно, во-вторых — священник, как казалось, должен был победить. Ну и вообще им нравилось, как тот отделывает своего противника — «латиноса».
Здесь, на 87-м участке, иногда непросто было отличить «латиноса» (то есть «испано-язычного», как следовало писать в официальном отчете) от белого, потому что в жилах многих белых часто текло много испанской крови. Насколько патрульные знали, священник был также «латиносом», но кожа его была очень белой, и он был крупнее прочих латиноамериканцев. Двое патрульных удобно сидели в теплой машине и обсуждали, какой рост у священника: шесть футов три дюйма или четыре дюйма? Сколько он весит: двести сорок фунтов или меньше? Непонятно, к какой церкви он принадлежит. Ни в одной из церквей в округе священники так не одеваются… Может быть, он приехал из Калифорнии? Они одеваются так в Калифорнии — разве нет? — на своих церемониях в Напа Вэлей. Священник носил коричневую шерстяную рясу, а голова его на макушке была выбрита, как у монаха, — круглая лысина блестела. Один из патрульных в машине спросил у другого: как называется эта коричневая штука на священнике, ну, эта, которая похожа на платье? Другой патрульный ответил, что эта штука называется рясой, дурачина, и тогда первый патрульный сказал: ну конечно же! Они оба были новички — работали в 87-м участке всего две недели. Потому-то они и не знали, что священник вовсе не был ни священником, ни монахом, хотя в участке он был известен под именем «брата Антония».
По всей видимости, брат Антоний вознамерился избить противника до полусмерти. А противник его был мелким бильярдным шулером, пуэрториканцем, который решил обчистить его карманы. Брат Антоний выволок негодяя из бильярдной, взял его за шкирку и швырнул на кирпичную стену соседнего жилого дома, ну, просто чтобы оглушить его для начала. Потом он взял кий и шарахнул негодяю по коленным чашечкам, но сломал он при этом не чашечки, а кий. Тогда он пустил в ход свои тяжелые кулаки и работал ими без устали, выбивая все чувства из жертвы. Патрульные наблюдали с удовольствием. Брат Антоний был весьма тучным человеком, но в тюрьме он много тренировался с гантелями, и теперь жира в теле не осталось. Бывало, он просил, чтобы его ударили в живот изо всех сил, и радостно смеялся, когда ему говорили, какой он сильный и могучий. Круглый год, даже в жаркие летние месяцы, он носил шерстяную коричневую рясу. В летние месяцы под рясой он не носил ничего. Бывало, он чуть приподнимал нижний край рясы и показывал голые ноги в сандалиях местным путанам. «Видите? — говорил он. — Больше под рясой ничего нет».
Путаны принимались охать и ахать и тянулись к рясе, чтобы приподнять ее и удостовериться в правдивости его слов. Но тут брат Антоний, посмеиваясь и пританцовывая, удалялся с грациозностью, необычной для такого тучного человека.