В предшествующие полчаса Сервас и Циглер обошли центр и обследовали бокс Свободного, где уже вовсю трудились техники. Дверь бокса была взломана, на полу виднелось много крови. Очевидно, Свободного лишили головы прямо здесь, скорее всего, пилой, предварительно усыпив.
Сервас обратился к конюху:
— Вы ничего не слышали прошлой ночью?
— Я спал, — ответил высокий старик.
Он давно не брился, и по возрасту, вероятно, ему уже следовало выйти на пенсию. Седая щетина торчала у него на подбородке и на впалых щеках, как колючки дикобраза.
— Ни малейшего шума? Ничего?
— В конюшне всегда полно шумов, — повторил он слова Маршана, однако его реплика вовсе не казалась заученной, как у двух охранников станции.
— Вы давно служите у месье Ломбара?
— Всегда. Сперва я работал у его отца.
У него были налитые кровью глаза, а нос и щеки отливали сизым из-за густой сети лиловатых капилляров под истончившейся кожей. Сервас побился бы об заклад, что снотворного этот тип не принимал, но под рукой всегда держал свое средство: жидкое.
— Какой он хозяин?
— Он нечасто тут показывается, но хозяин хороший. — Красные глаза конюха уставились на Серваса. — Лошадей обожает. Свободный был его любимцем, здесь он появился на свет. Королевская родословная. Месье Ломбар был просто помешан на этом коне. И он, и Эрмина.
Старик опустил голову. Сервас заметил, что девушка рядом с ним еле сдерживает слезы.
— Как вы полагаете, кто-нибудь держал злобу на месье Ломбара?
— Не мое дело об этом рассуждать. — Старик еще ниже пустил голову.
— Вы не слышали разговоров о каких-нибудь угрозах?
— Нет.
— У месье Ломбара много врагов, — вмешался Маршан.
Сервас и Циглер повернулись к управляющему.
— Что вы хотите этим сказать? — поинтересовался Сервас.
— В точности то, что сказал.
— Вы их знаете?
— Меня не интересуют дела Эрика. Моя забота — только лошади.
— Но вы произнесли слово «враги», а это отнюдь не безобидно.
— У меня такая манера выражаться.
— Все же?
— В делах Эрика всегда ощущалась какая-то напряженность.
— Во всем этом отчаянно не хватает точности, — не унимался Сервас. — Все-таки вы сказали так случайно или намеренно?
— Да забудьте об этом, — ответил управляющий. — Просто к слову пришлось. Я ничего не знаю о делах месье Ломбара.
Сервас не поверил ему, однако вежливо поблагодарил. Выйдя из здания, он зажмурился от яркого солнца, синевы неба и блеска подтаявшего снега. Пар шел от лошадиных голов в боксах, валил из ноздрей прыгающих через препятствия коней. Сервас застыл, подставив солнцу лицо, чтобы прийти в себя и собраться с мыслями.
Две собаки и система сигнализации.
Два человека на территории.
Никто ничего не видел и не слышал, ни здесь, ни на станции. Не может такого быть!.. Абсурд.
По мере того как открывались новые детали, дело коня приобретало в его восприятии все большее значение. Он чувствовал себя судебным экспертом, который выкапывает из земли сначала палец, потом кисть, руку и, наконец, труп. Ему все больше становилось не по себе. В этой истории все было необычно и непонятно. Сервас инстинктивно, как зверь, почуял опасность. Несмотря на ласковое солнышко, его била дрожь.
7
Венсан Эсперандье поднял бровь и уставился на красного как рак Серваса, входившего в его кабинет на бульваре Амбушюр.
— Тебя хватил солнечный удар, — констатировал он.
— Это от тряски, — ответил Сервас вместо приветствия. — Я добирался сюда на вертолете.
— Ты? На вертолете?
Эсперандье уже давно знал, что его патрон не выносит ни скорости, ни высоты. При ста тридцати километрах он от страха вжимается в сиденье автомобиля.
— У тебя есть что-нибудь от головной боли?
Венсан Эсперандье выдвинул ящик стола и спросил:
— Аспирин? Парацетамол? Ибупрофен?
— Что-нибудь бодрящее.
Заместитель Серваса достал маленькую бутылку минеральной воды, стакан и протянул все это шефу. Потом положил перед ним большую круглую таблетку, а сам отпил немного из стакана и проглотил желатиновую пилюлю. Из-за приоткрытой двери раздалось очень похоже сымитированное ржание, а потом смешки.