— Мой отец мунаксари, — продолжил он. — Он… я думаю, проще всего будет назвать его «смотрителем». Среди мунаксари есть своя иерархия. Есть те, которые присматривают за душами конкретного вида, — как я. Есть старшие мунаксари, которые отвечают за всех мунаксари конкретной области, — как мунаксари ветра. Мой отец отвечает за мунаксари одной горной гряды в Скандинавии. Я не видел его с тех пор, как взялся за работу с полярными медведями.
Он отвернулся от нее, словно разглядывал замерзшие воды. Она попыталась представить, каким он был до того, как стал Королем Медведей.
— Ты не всегда был медведем?
— Дети мунаксари должны сделать выбор, принимают ли они власть и ответственность. Потом смотритель назначает вид живых существ, о которых ему или ей предстоит заботиться.
— И ты выбрал стать мунаксари? У тебя был выбор? — Она не знала, почему этот вопрос был для нее настолько важен.
— Во мне нуждались. Все в мире — медведи, птицы, насекомые, реки, моря — нуждаются в мунаксари, который бы помогал им существовать. Для большинства видов необходимо даже несколько. У людей, например, их целые сотни. У жуков и того больше. Полярным медведям хватает одного, потому что их совсем не много. Но все же в мунаксари есть нехватка. Дети у нас рождаются редко, и миру отчаянно нужны все мы.
Не сказать, чтобы у него был особый выбор.
Тихим и спокойным голосом Король Медведей произнес:
— Раньше я гневался на отца из-за того, что у меня не оказалось выбора. Жизнь у мунаксари такая, что… Мир зависит от нас, но мы ему не принадлежим.
Жизнь на станции тоже нельзя было назвать вполне обычной. Касси потрясла головой. Невероятно, но она, кажется, ему сочувствует. Может ли такое быть, что у них есть что-то общее?
— Ты, наверно, голодна, — резко сменил он тему, словно и так сказал слишком много.
Король Медведей повел ее вниз по еще одной лестнице обратно в зал для банкетов. По его велению на столе расцвели новые яства: блюда с фруктами раскрывались, словно цветы; вот появился стебель, и на нем вырос поднос с хлебом. Он оторвался и проплыл к Касси. Она отступила на шаг, не отрывая от хлеба глаз.
— Не тревожься, — сказал Медведь веселым голосом.
Поднос покачался, словно в нетерпении; булочки перекатились набок. Касси застыла на месте, а потом схватила круассан. Она не «тревожилась». Просто не привыкла есть парящую в воздухе еду. Он своей гигантской лапой взял кекс.
Касси осторожно присела на ледяной трон. На нем она казалась совсем крошечной: ноги еле доставали до пола. Внезапно она поняла, какой незначительной и бессильной была она в безупречном совершенстве замка.
От тарелок поднимался пар, и у нее заурчало в животе. Она облизала губы. Никогда прежде ей не доводилось видеть столько еды разом, и вся она выглядела так аппетитно. Она неодобрительно покачала головой: с ней случилось нечто невероятное, с ней и сейчас происходило нечто невероятное, и что же она чувствует по этому поводу? Голод. Может, она привыкает ко всей этой нелепице. Или, во всяком случае, ее желудок привыкает. Она протянула руку к дымящемуся блюду с морковью в белом соусе.
Наступила тишина, прерываемая лишь звоном тарелок, спешащих через стол. Касси попыталась представить маму на станции за обедом. Она представила, как та сидит, зажав в руках любимую кружку Касси, а Оуэн в это время переворачивает оладьи. Она представила четырехлетнюю себя, сидящую рядом с мамой за столом. У нее опять защипало в глазах.
Она попыталась придумать вопрос, какой-нибудь безобидный вопрос, который вернул бы ей ощущение контроля над ситуацией. Стараясь, чтобы ее голос звучал беззаботно, Касси сказала:
— Расскажи, каким ты был медвежонком!
— Очень человекообразным, — сухо ответил Медведь.
Она почти улыбнулась. У него правда было чувство юмора.
— Мое детство… — Он помолчал, глядя на нее, словно оценивая, как ему лучше ответить. — Мое детство закончилось много лет назад, — проговорил он наконец. — Я старше, чем кажусь. На несколько столетий старше.
Несколько столетий? Она попыталась это осмыслить.
— Но ты выглядишь не таким старым.
— Спасибо.
Несколько веков?
— У меня было хорошее детство. Человеческое.
Касси накладывала еду на тарелку, а он рассказывал ей, как рос, разрываясь между папиными горами и маминой Норвегией. Его мама, сказал он, была обычным человеком, и она вырастила его, как человека. Он играл с другими деревенскими детьми и брал уроки у учителя. Мама надеялась, что он станет юристом. Выходные он проводил у отца, учась всему тому, что не смог бы найти в книгах своего преподавателя: узнавал о магии и об обязанностях мунаксари, о том, как мунаксари используют свою силу, чтобы выполнять эти обязанности.