Соронвэ, впрочем, вел себя как мужчина: шел не отставая, держась за постромку волокуши, на привалах помогал ставить детский шатер, сам отряхивал от намерзших ледышек свою одежду и шубку Сулиэль, подавал еду ей и матери. А Сулиэль то уныло брела за Айвенэн, переставляя ноги неловко, словно деревянная кукла, то забегала вперед, но выдыхалась так быстро, что приходилось брать ее на руки. Заботы братца она принимала с безразличным видом, почти не разговаривала с нами, совсем перестала отвечать на заигрывания Алассарэ. Ела она все хуже; и Айвенэн жаловалась, что во сне она мечется и плачет. Ниэллин давал девочке укрепляющий отвар, по кусочкам скормил один из последних лембасов, но и это не помогло: личико у нее совсем заострилось, взгляд потускнел.
Однажды, едва мы тронулись в путь, как Сулиэль раскашлялась и упала в снег.
Айвенэн как обезумела: схватила дочь, с остановившимся взглядом прижала к груди и будто не слышала просьб и уговоров Ниэллина. Он чуть ли не силой забрал Сулиэль, чтобы осмотреть и дать ей лекарство.
— Крепись, Айвенэн. Надежда пока есть, — только и сказал он.
Слабое утешение!
Однако Айвенэн очнулась достаточно, чтоб хотя бы приласкать испуганного Соронвэ.
Весь тот переход мы по очереди несли девочку на руках. Ниэллин то и дело поил ее снадобьем из фляжки, которую держал на груди под одеждой. Но тельце Сулиэль раз за разом содрогалось от кашля, и ко времени привала она так обессилела, что не открывала глаз и едва дышала. Соронвэ не отходил от сестрички, заглядывал ей в лицо, звал… и, не получая ответа, растерянно смотрел на мать.
Если Сулиэль умрет, что будет с ним? Но как ребенку побороть хворь, от которой умирают взрослые?
Мы не должны были останавливаться надолго. Однако Лорд Артафиндэ объявил, что привал будет длиться столько, сколько потребуется целителям. Как только раскинули лекарский шатер, он вошел туда вместе с Артанис и Лальмионом. Ниэллин отнес девочку к ним, пообещав Айвенэн позвать ее, «когда будет можно».
Арквенэн увела понурого Соронвэ. А я с безутешной матерью осталась возле шатра.
Она стояла на коленях прямо в снегу, сцепив руки, вперив взгляд в облезлые шкуры, как будто надеялась сквозь них рассмотреть, что происходит внутри. Я прислушивалась, но целители говорили очень тихо. До меня доносился только слабый, больше похожий на хрип кашель Сулиэль.
Она еще жива…
— Не отвечает, — вдруг сказала Айвенэн. — Осанвэ… мое… не слышит. Она уходит, Тинвэ, она все дальше!
— Погоди, — силясь проглотить ком в горле, выдавила я. — Там целители… и Лорд Артафиндэ… они смогут…
Айвенэн не слушала:
— Дура! Владыки, какая я дура! Почему я не верила Арафинвэ? Где был мой разум? Ингор… как я скажу ему?! А-а-а!!!
Она с силой ударила себя по щеке — раз, другой…
В ужасе я схватила ее за руки, упала в снег рядом с нею:
— Что ты творишь?! Так нельзя! Сулиэль жива. Надейся! Думай о ней! Зови ее!
Она дергалась, вырываясь… А потом вдруг обмякла и, рыдая, уткнулась мне в плечо:
— Это я, я виновата… и Феанаро… Будь он проклят! Сулиэль, дитя мое!..
Ее отчаяние затопило меня.
О, если бы Владыки слышали! Ниэнна возрыдала бы вместе с матерью. Она умолила бы Намо Мандоса отвести рок от невинного ребенка! Хранители Садов Отдохновения исцелили бы Сулиэль, вернули бы радость Айвенэн!
Но мы отвергли Владык, а они отторгли нас. Ни плач наш, ни стон не достигнут их слуха. Наши мольбы останутся без ответа.
Нет!
Сердцем я не могла поверить в то, что знала умом.
Взгляд мой обратился к небу. Мириады звезд сверкали в вышине, и, затмевая их, на западе разгорались сполохи небесного сияния.
Варда, Владычица Света, не лишает нас своей благодати! Может, она видит наши скорби?
Я не смела прямо молить ее. Но в душе моей взлетела вдруг песнь ваниар, в час Затмения разогнавшая Тьму, — и сама полилась из моих уст.
Рыдания Айвенэн притихли. Стала слышна другая песня!
В шатре пела Артанис — пела хвалу Древам и их Свету, озаряющему и согревающему, дарящему жизнь. Ее песня сплеталась с моей, становилась яснее, взмывала ввысь… и проливалась оттуда потоком, смывая скорбь, успокаивая, укрепляя силы. Мне дышалось и пелось как никогда легко, эту легкость песней я возвращала Артанис. Голос ее звучал все свободнее, все звонче — а потом разлился прозрачной волной, стал тихим и ласковым, словно теплый ручей.
И умолк.
Умолк и мой напев. Ошеломленная, я поняла, что все еще стою на коленях, обнимая Айвенэн, и что в лекарском шатре очень тихо.
Что с Сулиэль?!
Я вскочила — и тут Ниэллин выглянул из шатра и махнул рукой, подзывая нас.
Внутри первой я заметила Артанис. Она едва стояла, опираясь на Лальмиона; лицо ее в нимбе золотых волос было так бледно, что будто светилось. Лорд Артафиндэ держал на руках неподвижную Сулиэль. Трепеща, мы склонились над нею — она спала! Дышала во сне легко и тихо, и личико ее порозовело.
Она исцелена! Песня Артанис спасла ее!
Что за радость поднялась в моей душе! Что за ликование! Мне хотелось снова петь, танцевать, разом обнять целителей, Айвенэн, весь народ. С трудом я заставила себя устоять на месте — в лекарском шатре негоже плясать и прыгать!
— Благодарю, Лорд! Благодарю!.. — вскричала Айвенэн.
Она выхватила дочь из его рук, прижала к себе, покрыла ее лицо поцелуями, так что девочка завозилась и захныкала во сне.
— Тише, тише, дай ей отдохнуть, — улыбаясь, сказал Артафиндэ. — И благодари не меня, а Артанис… и Тинвиэль. Ведь они вместе пели для твоей дочери.
Щеки мои согрелись от смущения. Это случайность! В песне Артанис была настоящая целительная сила. А я — лишь зеркало, отразившее ее…
Или это Владычица Варда помогла сотворить чудо исцеления? Не ее ли следует благодарить нам всем? И значит… мы все-таки можем надеяться на помощь Владык?
О, если б это было так! Но Владыки, устами Намо Мандоса, обещали не слышать наших просьб. А они не нарушают обещаний.
Нет, сейчас не время гадать об их словах и намерениях! Сулиэль жива, ей нужен теплый ночлег, горячая еда и питье. Целителям тоже не мешает подкрепиться: их помощь требуется многим, вокруг шатра уже собирается народ.
Пора мне приниматься за работу — от нее не избавит никакое чудо…
Я тихо выскользнула наружу — и оказалась в толпе. На меня посыпались вопросы: весть об умирающем ребенке облетела лагерь, многие слышали песню Артанис и теперь хотели знать исход. «Девочка жива, здорова, исцелена!» — повторяла я. Радостные восклицания были мне ответом.
Рядом возник Ниэллин, за руку вытащил меня из толпы и, едва мы отошли на несколько шагов, расцеловал, бормоча:
— Спасибо, спасибо, милая…
— Не за что, — сказала я, переведя дух. — Я тут не при чем. Ты же видел, что это все Артанис!
— Да, исцелила она, — согласился Ниэллин. — Но ты подсказала… указала путь. Без тебя не получилось бы, Тинвэ!
Я пожала плечами. Наверное, любовь заставляет Ниэллина искать во мне нечто особенное. Но я-то знаю, что не умею творить чудеса!
Радостное известие разлетелось среди народа так же быстро, как до того горестное. Этот привал больше напоминал праздник. Небо полыхало золотом, серебром и багрянцем, зажигая снег и лед разноцветными искрами. Звучали песни, слышался смех; нашего Лорда, целителей и Артанис повсюду поминали с благодарностью и хвалой.
Даже больным как будто стало легче, и в эту ночь никто не умер.
Утром Сулиэль проснулась слабенькой, но веселой и сразу попросила есть. Видя, что сестренка поправляется, повеселел и Соронвэ, а из взгляда Айвенэн впервые за долгое время исчез тоскливый страх. Она даже улыбалась и, как раньше, напевала детям смешные песенки-прибаутки!
Исцеление Сулиэль будто переломило несчастливый ход нашего путешествия. Лед стал прочнее, разводья — не такими широкими, мы продвигались быстрее и от этого приободрились. Пошла на убыль и страшная хворь: заболевали ею реже, не так тяжело, и она не коснулась больше никого из детей. Если же вопреки усилиям целителей больной впадал в тоску и слабел, над ним пела Артанис. Песня ее укрепляла и возвращала волю к жизни не хуже самых действенных снадобий!