Отвернувшись, он вновь склонился над волокушей и стал в раздражении дергать крепивший шкуру ремень.
Ох, зря я не сдержалась! Но не извиняться же за правдивые слова?
Айканаро заломил бровь и явно собрался сказать что-то неодобрительное…
В шатре вскрикнула Арквенэн:
— Сюда! Алассарэ…
Мы ринулись внутрь, едва не столкнувшись лбами.
Лальмион все еще спал, с головой завернувшись в одеяло. Арквенэн с растерянным и радостным видом склонилась над Алассарэ…
Он очнулся! Открыл глаза и затуманенным взором смотрел на содрогающийся от ветра полог шатра. Потом перевел взгляд на нас, с трудом разлепил губы:
— Галдите… спать… мешаете…
Голос его был чуть громче шороха поземки, а сил не хватило даже приподняться. Поерзав под одеялами, он поморщился:
— Больно как… что… со мной?
— Лежи тихо! — переполошилась Арквенэн. — Тебя медведица подрала, помнишь?
— Дети!..
Алассарэ снова дернулся привстать, но Ниэллин удержал его, положив руку ему на грудь.
— Т-ш-ш, спокойно. Дети целы. Они вместе со всеми ушли. А мы здесь остались, с тобой.
Некоторое время Алассарэ молчал, пытаясь отдышаться, затем прошептал:
— Не сожрал меня… медведь. Так и знал… что…
Он вновь умолк.
— Что? Что ты знал? — потеребила его Арквенэн.
— Что я… невкусный…
Смех наш, неуместный и громкий, разбудил Лальмиона. Он резко сел, потряс головой и воззрился на нас с недоверием, как будто сомневался, в здравом ли мы уме. Но мы не сразу остановились, так велико было наше облегчение. Алассарэ шутит — значит, точно передумал умирать!
С ожившим, с ним стало едва ли не больше хлопот, чем с умирающим. Лальмион первым делом хотел осмотреть его. Но Алассарэ, скривившись от усилия, вцепился в свои одеяла:
— Не хочу при них… Пусть уйдут.
— Кто?!
— Арквенэн… и Тинвэ. Не могу такой… голый… ободранный...
— Что за ерунда! Да мы… — начала было Арквенэн, но я схватила ее за руку и выволокла из шатра.
Щеки у меня горели. Вот о чем мы вовсе не подумали, когда напрашивались в компанию к мужчинам! Мало того, что Алассарэ неприятно показаться нам, он ведь не может встать даже ради естественной надобности. Каково ему, бедному, не иметь возможности уединиться?
— Нашел чего стыдиться, — ворчала между тем Арквенэн. — Волей-неволей мы на него насмотрелись, пока Лальмиону помогали. Хорошо, что тогда мы не знали о его великой скромности!
— Представь себя на его месте, — сказала я.
— Вот уж не хочется! — живо воскликнула она. Но спорить перестала.
Без дела топтаться на пронзительном ветру было скучно и очень холодно. Мы взялись за медвежью шкуру. В плотном, густом меху утопали руки. Вот бы укрыться ею! Но шкура уже подмерзла и одеревенела; мы с трудом стащили ее с волокуши, расправили на снегу и принялись соскребать с изнанки остатки сала и жил.
Работа кое-как согрела нас. А вскоре к нам присоединились Тиндал и Айканаро.
— Сил нет на Алассарэ смотреть, — пожаловался Тиндал. — Конечно, вы живот ему собрали, а все равно… — его передернуло. — Не очень-то зажило пока. И лекари наши переругались. Ниэллин уперся, Лальмина врачевать не пускает, даром, что тот избурчался весь.
В самом деле, из шатра сквозь свист ветра доносился раздраженный полушепот спорщиков.
— Правильно не пускает, — отрезал Айканаро. — Иначе у нас вместо одного двое калек будет. А двоих нам не утащить.
Мы дали лекарям на препирательства столько времени, сколько смогли: скребли и разминали шкуру, пока она не стала совсем чистой и мягкой, а мы не окоченели на ветру. Лишь тогда мы вернулись в шатер, в придачу к шкуре прихватив кусок медвежатины.
К тому времени целители кое-как примирились друг с другом. Ниэллин отстоял свое право на врачевание и теперь сидел с Алассарэ, снова закутанным в одеяла по подбородок Лальмион кипятил в котелке темный отвар с горьким и терпким запахом — ту самую ивовую кору. Судя по мрачному, изможденному виду лекаря, ему самому не повредило бы целебное снадобье. Но его было немного, и все до капли предназначалось Алассарэ. Надо было видеть, как он кривился, глотая отвар, который Арквенэн с нежной заботливостью выпаивала ему с ложки!
Вскоре он уснул настоящим спокойным сном. Целители тоже наконец расслабились и перестали следить за каждым его движением и вздохом. С лица Лальмиона исчезла угрюмая озабоченность; Ниэллин с живым интересом стал расспрашивать Тиндала и Айканаро о медвежьей охоте.
Сразу воодушевившись, Тиндал пустился в подробный рассказ.
С его слов получалось, что они с Айканаро чуть ли не нос к носу столкнулись с медведем среди ледовых гряд. Им хватило ума отступить, спрятаться за большим бугром и скорее наладить луки. Ну а дальше выручила ловкость и меткость: они выскочили из-за бугра и выстрелили одновременно, шагов с тридцати. Бедолага медведь рявкнуть не успел, как упал мертвым! Айканаро попал ему в глаз, а стрела Тиндала пронзила горло. Недаром дома они не жалели времени, упражняясь в стрельбе!
Давно мой брат не болтал так много и так беззаботно! Я больше не могла сердиться на него, и остальные слушали с удовольствием. Даже Лальмион улыбнулся его похвальбе!
Потом мы отужинали похлебкой из медвежатины — она и правда была вкуснее мяса морского зверя. Ветер все не унимался: завывал снаружи, выдувал тепло и гарь лампы, сквозь мельчайшие прорехи заталкивал колючую снежную пыль. Ночевка обещала быть холодной. Мы разобрали свои одеяла, а Алассарэ укрыли медвежьей шкурой. Теперь мороз никак не сумеет повредить ему!
Круг звезд подходил к концу. Полный тревог, он завершался далеко не так печально, как обещал поутру. Алассарэ жив и будет жить! Это радовало, как ничто иное, согревало вернее медвежьей шубы. Умом я понимала, что он все еще очень слаб и болен, что мы чем дальше, тем вернее оторваны от народа, что нас ожидает тяжелый путь и исход его по-прежнему неизвестен. Но в сердце моем набирала силу упрямая надежда.
Нам удалось невозможное — вырвать добычу из когтей смерти. И нет ничего невозможного в том, чтобы дальше идти по льдам, даже если нас всего семеро. Исцеление Алассарэ и наше воссоединение с сородичами — всего лишь вопрос времени… если только удача не отвернется от нас.
Пусть только удача от нас не отвернется!
15. Целители
Ветер не унимался всю ночь и совсем выстудил шатер. Под своими одеялами мы продрогли до костей. Алассарэ под толстой медвежьей шкурой тоже пробирал озноб. Но виной тому был не холод и не сквозняки: лоб его оказался горячим, словно жаровня, окруженные тенями глаза блестели слишком ярким, сухим блеском.
— Чему удивляться, — со вздохом сказал Лальмион. — Такие раны без лихорадки не обходятся. Ничего, через круг-другой уляжется помаленьку.
Он устало потер лицо, и я с новым огорчением заметила, что целитель выглядит немногим лучше своего подопечного.
— Не страшно, — прошелестел Алассарэ. — Можно снег на мне… топить…
Как всегда, он бодрился. Но по крепко сжатым, бескровным губам и напряженным крыльям носа, по затрудненному, сдержанному дыханию понятно было, что он снова мучается от боли.
По-хорошему, нам следовало и этот круг оставаться на месте, чтобы дать раненому отлежаться, а целителям — без помех и переутомления врачевать его. Но Тиндал заявил решительно:
— Надо уходить.
В тот день он встал раньше всех, вылез наружу и, несмотря на свирепый ветер, долго бродил вокруг шатра. Вернулся он замерзший и мрачный. Я думала, его, как и остальных, тревожит состояние Алассарэ. Но Тиндала беспокоило другое:
— Чувствуете, как дует? И все с севера. Лед зашевелился, скоро поползет.
— С чего вдруг? — удивилась Арквенэн. — Тут льдины в сажень толщиной!
— Но это не твердь. И лед здесь не так-то прочен, даром, что толст. Ты же видишь, его уже корежило, и не раз.
Да. Бугры и гряды, среди которых мы стояли, ясно свидетельствовали о прошлом буйстве льда. Но так не хотелось верить, что оно повторится! Ведь тогда нам придется выступать в путь прямо сейчас, тащить по буеракам едва ожившего Алассарэ. Выдержит ли он?