Надо бежать! Спасаться!
Я дернулась, пытаясь освободиться, распахнула глаза — беспросветная тьма…
Ослепла!
В ужасе я забилась, закричала — и не узнала свой голос в хриплом, прерывистом вое.
Тут же меня коснулся настойчивый зов Ниэллина и его шепот:
— Тинвэ, Тинвэ, очнись. Тихо. Потерпи немного, сейчас полегчает…
«Где мы? Почему темно?!»
Язык не повиновался, и ужас мой ринулся в осанвэ.
В душе Ниэллина поверх тревоги вскипела радость, сразу умалившая мой страх.
— Все хорошо, милая, — торопливо сказал он вслух. — Не бойся! Мы в норе. А лампу я не зажигал.
Дыхание его жаром обдавало затылок, и я осознала наконец, что путы — это его руки и ноги, что он крепко обнимает меня со спины, прижимая к себе, и что мы с ним лежим внутри медвежьей шкуры, нагие, точно младенцы в утробе матери.
Так вот как он отогрел меня! Собою! Жар, который мало-помалу одолевает застрявший во мне холод — это жар его тела!
Вновь загрохотало, затрещало. Лед под нами вздрогнул и накренился…
— Н-Ниэл-лин… н-надо уходить…
— Нет, Тинвэ. Нет. Мы не можем. Не раньше, чем ты согреешься. Не бойся, наша льдина крепкая.
Откуда ему знать? Он ведь не чувствует лед, как Тиндал! Что, если льдина расколется прямо под нами?!
«Тогда явимся в Мандос вместе. Не придется искать друг друга», — услышала я мысль Ниэллина.
Так себе утешение!
Но он был прав: уйти мы не могли. Едва я упрямо выдралась из его объятий, меня снова охватила дрожь. Не удалось даже выползти из-под шкуры, что уж говорить о бегстве… Мы погибнем оба. И Ниэллин — из-за меня!
От бессилия, холода и страха я разрыдалась. Тогда Ниэллин снова обнял меня, осторожно и легко, в темноте нашел и сжал мою руку.
Его близость уняла дрожь, смягчила страх, прочь изгнала холод. Умом я понимала, что против ледяной стихии он бессилен, — но его объятия казались защитой от всех бед мира. Грохот льдов отодвинулся, жуткий мрак вокруг превратился в уютную темноту… На смену слезам пришла усталость. Она окутала меня, точно густой, плотный мех, и я сама не заметила, как уснула.
Проснувшись, я уже не мерзла, хоть и оказалась под шкурой одна. Было по-прежнему темно, но лед успокоился, больше не вздрагивал и не трещал. Неподалеку хрустел снег под чьими-то шагами, слышался шорох и хлопки от ударов по мягкому.
Едва я позвала Ниэллина, он откликнулся:
— Сейчас, только лампу зажгу!
Вскоре у изголовья зашуршало, лицо обдал морозный воздух, и на мгновение меня ослепил яркий огонек. Пока я моргала, радуясь, что глаза целы, Ниэллин осторожно заполз в укрытие.
Теперь видно стало, что убежищем нам служит перевернутая волокуша, одним боком опертая на ледяные глыбы. Щели между глыбами были заткнуты сумками, отверстие входа прикрыто одеялом. В тесной, низкой норе для нас едва хватало места.
Пристроившись рядом, Ниэллин отвел волосы с моего лица, пристально взглянул в глаза, губами коснулся лба.
— Не холодно?
Я помотала головой. Его близость грела в стужу лучше всякого костра!
Ниэллин улыбнулся, но за улыбкой его пряталась невеселая озабоченность:
— Придется тебе полежать. Я еще твою одежду не высушил. Вернее, лед из нее не выбил, — сказал он, оправдываясь. — Вот, держи пока.
Он подал мне теплую шерстяную рубаху:
— Отец ее сберег… на всякий случай. Теперь пригодится.
Ну да. Свои рубахи Ниэллин давно извел на повязки и фитили для ламп. Мои вещи остались на той стороне, на нашей с Арквенэн волокуше. Теперь и мне, наряду с Алассарэ, досталось наследство Лальмиона.
Он и в Чертогах продолжает заботиться о нас…
Выпростав из-под шкуры руку, я взяла рубаху. От резкого холода кожа сразу покрылась мурашками, а при мысли, что придется вылезти, натянуть на себя заледеневшие штаны и обе куртки, меня вновь пробрал озноб.
Нет, мне вовсе не хотелось выбираться из теплой меховой полости. Хотелось, чтобы Ниэллин снова лег рядом раздетый, обнял бы меня, прижал к себе, поцеловал бы и…
Щеки мои вспыхнули.
Я хочу лечь с ним как с мужем.
Но… не в обычае мужчине и женщине возлежать друг с другом, не принеся супружеского обета! А до обета ли Ниэллину, когда в нем не остыла скорбь по отцу? Да и какие клятвы мы можем принести здесь — среди холода и мрака, на краю гибели, без благословления родичей и Владык?
И… Ниэллин-то не говорил, что хочет этого!
Он будто прочел мои мысли — покраснел, отвел глаза, пробормотал смущенно:
— Прости, Тинвэ, что я… лег с тобою так… не спросясь. Но что было делать? Я не мог согреть тебя иначе…
Конечно! Он — целитель. Он лег со мной для того, чтобы спасти от холода и смерти, а не потому, что этого хотел.
Меня кольнула внезапная обида, но я подавила ее — она неуместна. Ниэллин спас мне жизнь, и он волен в своих желаниях. У меня нет права ни навязываться ему, ни обижаться!
Спохватившись, я торопливо сказала:
— Ничего. Я не сержусь. Спасибо.
Он вскинул недоуменный взгляд, пошевелил губами… Незачем ему и дальше оправдываться передо мною! И я опередила его:
— Что теперь будем делать?
— Будем отсюда выбираться, — вздохнув, ответил Ниэллин.
Он рассказал, что, пока мы спали, трещина превратилась в широкое разводье. Западный край вместе с нами потихоньку сносит на юг… или это восточный, весь изломанный, ползет на север. Наших не видно: им пришлось уйти от разводья в глубь ледовых полей. Но Айканаро дозвался Ниэллина, чтобы сообщить их единодушное решение: без нас они дальше не пойдут.
— Зря, наверное, — устало потерев лицо, добавил Ниэллин. — Лед нас в разные стороны тащит. Боюсь, напрасно время потеряем, гоняясь друг за другом. Может, лучше сразу на восток идти… Ладно, там видно будет…
В любом случае, с надеждой на встречу с друзьями или без нее, нам надо было перебраться на ту сторону разводья. Ждать, пока намерзнет молодой лед, не стоило: неизвестно, сколько времени продлится ожидание, не сломают ли хрупкую наледь новые подвижки, не раздавит ли нас, в конце концов. Немыслимо бездействовать, всецело доверившись милости коварных льдов!
И мы решили искать переправу.
Ниэллин тут же принялся за сборы: оставив лампу, выполз из укрытия и, судя по звукам, вновь принялся выколачивать мою мерзлую одежду. А я, поглубже зарывшись в шкуру, послала зов Тиндалу.
Он ответил быстро, словно прислушивался и ждал. Осанвэ его было отдаленным, но ясным, и радость в нем не заглушала беспокойства:
«Сестричка! Живая! Как вы там?»
«Хорошо, — я не стала вдаваться в подробности. — Посоветуй, куда нам идти?»
Беспокойство Тиндала усилилось, и он ответил не сразу:
«Разводье длинное, к северу шире. Вашу сторону толком не слышу, вода мешает…. Вас несет на юг? Туда идите, там должно сузиться. Может, мост где найдете. Только осторожно! Мы тоже на юг вдоль разводья пробиваться будем. Встретимся обязательно!»
Уловив мое недоверие, Тиндал объяснил, что, если я буду отвечать всякий раз, как он меня позовет, то по четкости осанвэ станет понятно, насколько мы приблизились друг к другу. И, когда мы окажемся достаточно близко, он укажет путь зажженными стрелами.
Сомнительная задумка — с помощью осанвэ искать друг друга среди искореженных ледовых полей. И неизвестно еще, какие преграды взгромоздили между нами льды! Найти здесь кого-то можно только чудом… Но вдруг оно случится?
Вспыхнувшая во мне надежда побеждала доводы разума. Если повезет, мы встретимся в ближайший круг-другой. Надо собираться и выходить скорее!
Я торопливо надела рубаху Лальмиона, мягкую и теплую, позвала Ниэллина. Он, однако, еще некоторое время топтался снаружи: все выбивал мои вещи. Потом закинул их под волокушу, следом осторожно просунул лютню и заполз сам
Услышав пересказ моего разговора с Тиндалом. Ниэллин обрадовался, но как-то вяло:
— Да, может получиться. Только… Это все равно что в жмурки в лабиринте играть. Да еще никогда не знаешь, куда лед утащит. Вдруг разминемся? Надо быть готовыми, если что, идти самим.