Мы принялись за сборы: вытаскивали пожитки из темной норы и увязывали на волокушу. Схватив за лямку, я вытянула наружу одну из сумок — и застыла. Это была сумка Лальмиона.
Щемящее сожаление пронзило меня, сожаление и стыд за наше с Ниэллином внезапное счастье, за недавнее веселье и смех. Как быстро мы забыли страшную жертву Лальмиона! Как быстро изменили скорби по нему!
Ниэллин, склонившийся было над волокушей, поднял голову:
— Тинвэ?..
Я показала ему находку. Подойдя, Ниэллин молча взял сумку, обнял. Мы немного постояли так, потом он сказал:
— Отец любил тебя как дочь. Он не желал бы тебе вечного горя и слез. И был бы рад за нас… Будет рад, когда узнает.
— Узнает? Откуда?! Он ведь…
— Да. Он умер. Но не исчез. Я понял, смерть не равна небытию! Пусть отец в Чертогах, я верю, он помнит о нас, как мы помним о нем. Когда-нибудь мы встретимся, так или иначе, и все расскажем друг другу.
— Встретимся, конечно, если сами угодим в Чертоги, — пробурчала я сквозь подступившие слезы. — Как иначе? Намо обещал, что души погибших будут томиться там вечно…
— Не вечно! — живо возразил Ниэллин. — Намо сказал «долго». Но долго — это не навсегда, долгий срок когда-нибудь да закончится. Вдруг отец… и другие… вернутся в жизнь?
Я с сомнением покачала головой. Представить это было сложно. Вряд ли Владыка Мандос тратил слова впустую, для того лишь, чтобы напугать нас!
— Да, звучит невероятно, — сказал Ниэллин смущенно. — Но… Мне теперь хочется верить в чудеса. После всего, после смерти отца… я ведь думал, что больше не узнаю радости, что и мне судьба сгинуть во льдах, что все мы обречены. А ты спасла меня. Выходит, я ошибся — или ты изменила мою судьбу. Я понял, мы никогда не знаем своей участи наперед, даже если уверены в ней. Значит, всегда можно надеяться на лучшее!
Неожиданный вывод! Но, пожалуй, верный. Мы привыкли ждать от будущего бед, но ведь в неизвестности грядущего таятся и радости. Жаль только, зачастую беды с радостями сплетены так прочно, что одно не отделишь от другого…
Размышления мои оборвал настойчивый зов Тиндала. Брат отоспался, успокоился и вновь обрел ясность мысли. Узнав, что мы собрались идти к ним навстречу, он предложил прежде всего найти их след. «Мы как медведи натоптали, тропу разрыли в сажень шириной. Снегопада с тех пор не было, лед стоит — не потеряетесь, даже если захотите! А мы по ней вернемся. Как раз встретимся!»
Ниэллин сам хотел сделать так, как предложил Тиндал, и сразу отправился на поиски тропы. Я тщательно привязала сумку Лальмиона, собрала оставшиеся вещи, проверила узлы ремней. А потом ждала его, любуясь вновь открывшейся мне красотой льдов.
Одиночество среди ледяной равнины больше не пугало. Вернее, я не чувствовала себя одинокой. Знала так же верно, как если бы видела воочию, что брат и наши друзья спешат к нам, что на востоке Лорды и весь народ продолжают путь к берегу. И я чувствовала, что Ниэллин неподалеку — ощущала его тепло, как будто он был на расстоянии вытянутой руки.
Вскоре он вернулся: широкая тропа отыскалась всего-то в паре сотен шагов от нас. Когда мы пошли по ней, то увидели, что по обе стороны у каждого сугроба снег истоптан, а кое-где глубоко разрыт. Страшно представить, сколько сил наши товарищи потратили на эти поиски!
Идти по тропе было лишь немногим легче, чем по целине. Как всегда, под ноги подворачивались то бугры, то ямы, и частенько приходилось упираться, чтобы вызволить застрявшую волокушу. Но сегодня не раздражали ни трудная ходьба, ни мороз, ни ветер — нас осеняла недавняя радость. Она прибавляла сил, умножала красоту блистающей ледяной равнины, умаляла тяготы пути. Она укрепляла надежду: казалось, ничто уже не остановит нас, не помешает встретиться с друзьями, догнать народ, дойти до берега!
Окрыленная радостью и надеждой, я не замечала ни времени, ни лиг пути по тропе. Очнулась, только когда Ниэллин остановился и, сбросив постромки, обернулся ко мне:
— Подождем здесь. Айканаро звал, сказал, они уже неподалеку. Давай глянем сверху — вдруг увидим их?
Оказывается, мы подошли к нагромождениям льдин у окончания разводья. Оставив волокушу на тропе, мы влезли на крутой и высокий бугор. Схватившись друг за друга, устояли на скользкой глыбе, огляделись.
Справа уходила вдаль пустая гладь разводья. Она уже не парила; свежая наледь блестела в свете звезд. Прямо перед нами громоздились ледовые глыбы, лишь отчасти присыпанные снегом. Взгляд терялся в мешанине округлых и угловатых форм, среди серебристо-голубых пятен света и темно-синих теней. Где-то там, между ними, пряталась тропа. Мы озирались, высматривая в ледяном хаосе движущиеся фигуры…
Вдруг небеса вспыхнули неистовым огнем!
От края до края окоема катились пылающие валы — перетекали друг в друга, сливались, свивались в жгуты и ленты, обрушивались на льды снопами блистающих струй. Золото и багрянец прорастали яркой зеленью, та сменялась серебром и вновь переплавлялась в золото. Яркие сполохи бились в зеркале разводья, плясали в ледяных гранях. Глаза слепило, в ушах загремели трубные созвучия невероятной красоты и мощи. Это хор небесных огней? Или музыка рождается прямо внутри души?
Внезапно сквозь могучую песню прорвались крики! Кричали совсем близко.
Ниэллин тоже заорал и отчаянно замахал руками, и мы оба едва не свалились с вершинки. Я оторвала взгляд от полыхающих небес — наши! Все четверо, облитые огненным сиянием, стояли на соседнем гребне!
Не помню, как скатилась со склона, как очутилась в объятиях Арквенэн, Тиндала, Алассарэ… Я пыталась обнять всех разом и каждого в отдельности. Мы встряхивали, целовали, тискали друг друга, пока все вместе не рухнули в какую-то яму. Выбрались из нее под возмущенные крики Алассарэ, оказавшегося на самом дне, — и наконец-то обрели дар речи.
— Что же вы! — воскликнул Айканаро. — В небеса смотрите, а под носом у себя ничего не видите! Мы вас сразу, как сияние зажглось, заметили. Стрелы пускали, кричали, по осанвэ звали. А вы и ухом не ведете!
— Ладно тебе, не ругайся, — вступилась Арквенэн. — Глянь: они еле живы! Тощие, бледные, в чем только душа держится? Не услышали, и ладно. Главное, сюда дошли. Чудо, что их по дороге ветром не сдуло!
Мы с Ниэллином переглянулись — и рассмеялись. Не за что нас жалеть! Нас и правда не сдуло ветром, душа крепко держится в теле, и мы живы как никогда. Арквенэн просто давно не видела нас при ярком свете!
А она совсем обеспокоилась:
— Да что с вами? Алассарэ, они точно не в себе! Чего тут смешного?!
«Скажем?» — взглядом спросил Ниэллин.
Я кивнула.
В переливчатом сиянии он опустился на колено и низко поклонился всем. Я встала рядом.
— Тинвиэль, дочь Тиринхиля, — начал Ниэллин торжественно и громко, — оказала мне великую честь, став моей женой. Перед Эру Вседержителем принесли мы супружеский обет, о чем объявляю я перед вами, друзья мои Айканаро, Алассарэ и Арквенэн. А ты, Тиндал, сын Тиринхиля, позволь мне отныне почитать тебя за брата, если принимаешь ты мое родство.
Он снова поклонился.
Арквенэн замерла с открытым ртом, Тиндал ошарашенно хлопал глазами, да и у Айканаро с Алассарэ вид был изумленный. Такого они не ждали!
Давая им время прийти в себя, я произнесла столь же важно:
— Перед тобой, брат мой Тиндал, и перед вами, друзья мои Айканаро, Алассарэ и Арквенэн, подтверждаю слова Ниэллина, сына Лальмиона. Мы принесли супружеский обет, и отныне он — мой муж.
Отмерев, Арквенэн всплеснула руками:
— Подумать только! А мы беспокоились! Думали, они там погибают, а они… супружеский обет принесли!
Айканаро громко прочистил горло. От этого звука Тиндал опомнился: шагнул к Ниэллину, поднял его на ноги и крепко обнял.
— Я принимаю твое родство, — дрогнувшим голосом сказал он, но, справившись с собой, продолжал твердо: — Отныне ты — брат мне и сын моим родителям. Счастлив я обрести такого родича.