========== 6. Зачем не вовремя рисует время картины те, что забыты давно ==========
Сгустились сумерки за окном. Вот и еще один день прошел. Мишель смотрела на разыгравшуюся непогоду. Сегодня будет теплый дождь.
Зейн собирался уехать с губернатором. Он помогал с организацией ярмарки. После работы, в вечернее время губернатор отправлялся на переговоры то с арендодателями, то с участниками ярмарки, а то и с полицией. И вечером девушки, как правило, оставались одни. Слуги ходили за ними чуть ли не круглые сутки, все время выспрашивая, не нуждаются ли дамы в чем-нибудь особенном. Поход за пределы усадьбы сопровождался приставлением охраны. Для Мишель эти меры казались ребячеством, забавой богатых людей. Она не привыкла к такому обращения, требуя, чтобы к ней относились как к равной. Тем более что времена дворянства и боярства остались в далеком прошлом. Ну, может, просто приняли новые формы.
Себя же она не считала частью знати. Много чести. Даже во время похода в магазин чувствовала себя несколько неуютно. Все же она тратила не заработанные собственными потом и кровью деньги. Эллисон считала такие рассуждения вздором. Возможно, она была права.
Мишель перевела взгляд на спутницу и вложила свою ладонь в ее. Эллис многозначительно посмотрела на нее, и переглядывания заметил Зейн.
— Так вы теперь… вместе? — мотая головой, посматривая то на одну девушку, то на другую, спросил Зейн.
— Ты же никому не раскроешь нашу маленькую тайну? — попросила Мишель.
— О, конечно, нет.
Впрочем, ее куда больше беспокоила сохранность другой тайны. Уже на следующее утро после прогулки под луной Мишель удрала из усадьбы, сообщив слугам, что ей нездоровится. Эллисон тогда пошла с ней, но в первом же магазинчике они разделились. Мишель отправилась на поиски почты и нашла-таки. Заняв место в очереди, она собственноручно написала письмо, свернула лист бумаги несколько раз и запечатала в конверт. Бумагу, ручку и конверт купила на мелочь, которую у Эллисон попросила на проезд. До сих пор было стыдно за эту уловку.
Каждый день Мишель с нетерпением ожидала ответа. Но он все не приходил, будто где-то на невидимых Часах Судного Дня забыли перевести стрелки, отмерив несколько минут до наступления полуночи. А ведь Часы неумолимо тикали, напоминая, что в прошлый раз человечеству несказанно повезло.
Но Мишель старалась унять дрожь. Хотя она и не знала, что же делать дальше. Ожидание утомляло. Хотелось кинуться в бой, надрать кому-нибудь плохому зад, восстановить справедливость. Или же заняться собой, поучиться женственности у Эллисон. Но Мишель не могла озвучить просьбу, ибо стыдилась собственной слабости.
Они сидели на мягких подушках на полу и пили принесенный Зейном чай. Пока подруга и друг чокались, смеялись, Мишель пребывала в мрачных думах, из которых ее вывело любопытство. Она успела привыкнуть к размеренности жизни, комфорту. К пышным подушкам и мягкой постели. К ванной, после которой пахнешь розами и лавандой. К расчесыванию прядей по утрам. К принятию пищи три раза в день. К красивым абажурам, по ночам разгонявшим темноту. К резным ручкам дверей. К дорогостоящей красоте, которая царила в этих покоях.
Мишель очутилась в другом мире, который видела собственными глазами. Но ей хотелось посмотреть на другие миры, чужими очами. Например, на мир Зейна.
— Мое прошлое… — задумался парень. — Хм, я бы не сказал, что оно сильно отличалось от прошлого других детей. Я вырос в приличной семье. Папа с мамой принадлежали к богатейшим родам Тинтагеля, часто наведывались на губернаторские балы. Там и познакомились. Ллойд родился первым, и родители на радостях отписали ему все. Потом появился я.
— Эту историю мы знаем, — произнесла Эллисон. — Лучше скажи, почему ты такой жизнерадостный? Расскажи об учебе, о работе в поле. О мелочах, которые сделали тебя именно таким.
— Ну, что ж, — расплылся в улыбке Зейн, приступая к рассказу о своей жизни.
*****
С ранних лет Зейн учился работать. Отец восторгался красотой малыша, но мать считала, что из ребенка должен получиться настоящий мужчина. Родители долго спорили, а ребенок, меж тем, сидел на попечении семи нянек. В шесть лет Зейна пристроили к кузнецу Декстеру. Работа почти сразу не задалась. Подмастерье часто дул на пальцы и плакал. Декстер вернул чадо, провозившись с ним две недели.
Следом ребенка отдали на музыкальные курсы. В семь лет Зейн уже пошел в школу и родителей видел не так часто. В школе учились другие сельские ребята. Он особенно сдружился с Дастином Хоффманом и Лукасом Лейвой. Но были в жизни Зейна и тяготы. Том Форд, несносный сын сельского старосты, постоянно вставлял палки в колеса. Впрочем, издеваться он не мог хотя бы из-за того, что у Зейна были влиятельные родители. В Тинтагеле поговаривали, что когда его отца донимал один мальчишка в школе, то исчез не только он, но и вся семья. Дед был суровым человеком, хотя внуков любил безумно.
Форд гадил исподтишка. Чаще не говорил о всяких важных вещах, выставляя Зейна дураком на конкурсах или собраниях.
Блондин часто злился и пинал деревья. Его раздражало то, что его не принимали в качестве лучшего, да еще и то, что над ним часто потешались. Выручил Дастин.
— Знаешь, почему я никогда не унываю? Потому, что не принимаю всерьез их слова. Человек, который может смеяться над самим собой, не боится шуток и насмешек.
И Зейн ему поверил. Первое время было тяжело. Но блондин заметил, что злость владеет им все реже. Как-то раз, когда Форд выставил его дураком, рассказав, что собрание состоится в женской раздевалке, Зейн лишь посмеялся над своей недогадливостью в присутствии девчонок. И они уже не так сильно на него серчали.
Так минуло четыре года. Ллойд стал отдаляться от родителей, со своей компанией выбираясь на тусовки. Годы начали брать свое, и отец уже был не так хорош. Да и статус его подрос — дед передал имение в его управление. Обещал отдать свой участок тесть. Ими нужно было как-то управлять, в то время как в поле работать и приглядывать за крестьянами кто-то тоже должен был. Выбор пал на Зейна. Поначалу он помогал по мере сил, да всякими мелочами. То инструмент принесет, то обед. В двенадцать лет начал работать по четыре часа в день, а потом — и того больше. Но не забывал и про школу. Правда, на уроках чаще спал из-за усталости. Зато полюбил русский язык и ораторское искусство. По этим предметам у него были твердые пятерки.
Отец утверждал, что богатых можно или уважать, или бояться. Сам он придерживался второго варианта. Потому часто брал в поле розги. Но наказание не применял тогда, когда вздумается.
— Сын, как ты думаешь, кто из крестьян заслуживает наказания? — задал однажды вопрос отец.
Зейн, не задумываясь, выпалил:
— Тот, кто плохо работает!
Покачал головой отец и показал на мужчину солидного возраста, который кряхтел на каждом шагу, размахивая косой.
— Достопочтенный Фрэнк работает из рук вон плохо. Как ты думаешь, если я высеку его, будет ли он работать лучше? — с досадой произнес отец.
— Нет, — ответил Зейн. Он видел, как тяжело приходилось мужчине, хватавшемуся за спину.
— Тогда нельзя наказывать тех, кто плохо работает. Так кого же можно наказывать, сын?
И тогда Зейн прозрел. Он понял, что прежде чем сделать что-либо, нужно как следует подумать. В тот день ответ ему подсказало наблюдение. Он просто смотрел на то, как работали крестьяне, и заметил, что несколько человек делали частые перерывы, играли и смеялись, пока большинство работало.
— Нужно наказывать тех, кто сачкует, — произнес Зейн, теребя папу за мешковатую штанину.
— Это хороший ответ, — погладил его по голове отец. — Но как ты определишь, кто сачкует, а кто нет?
И вновь Зейн крепко-накрепко задумался. Долго он еще бродил по полю, пока не стемнело. Путь домой выдался разным: отец с трудом волочил ноги, а Зейн резво бежал. И тогда он понял разницу.
— Ты же работаешь, как крестьяне. Наравне с ними. И когда кто-то работает меньше тебя, когда кто-то уходит домой не таким уставшим, то ты наказываешь его! — воскликнул Зейн, придя к довольно логичному решению.