Надя Яр
Леда и волки
Скрип. Самопишущее перо чертит на белой бумаге чёрные линии. У Рана умелые пальцы художника. Его рука изящна и сильна и ведёт линию за линией, почти не отрываясь. Чёрное на белом. Снег. Ночь. Кровь.
Потом он скатал лист с рисунком и вложил его в металлическую трубку. Пробка, сургуч, печать. Так. Это ещё не всё; письмо могла бы отнести и птица. Он оглянулся, решив отправить Старху первый предмет, который попадётся на глаза. На рабочем столе стоял бронзовый самовар. Хорошо. Если послание так или иначе дойдёт, он сделает себе новый — напоминанием о Стархе, которого он искренне ценил, или же по другому поводу, неважно. В случае неудачи он решил в этом году обойтись чайником, а прогресс подождёт.
Он укутал самовар в льняное полотно и лично передал его командиру конвоя. Молодой почтальон сунул трубку в сапог. Отряд двинулся в путь, а Ран ещё долго стоял во дворе, курил и дул дымом в снежинки, провожая своё послание в путь. Будущее мутнело клубком вариантов. Снег. Ночь. Лёд, и волки, и шесть погибших солдат, и ещё… Кто-то встретится с отрядом на съезде с моста; но это не повлияет на исход дела.
Кровь.
Женщины присоединились к отряду на съезде с моста. Им было по пути, и обе пели длинные баллады, пока отряд пересекал зимний лес и поднимался по тропинке в горы. У Эмиры, войсковой целительницы, были бронзовые косы, кожа цвета свежего масла и красивый голос, низкий и плавный, как медленный снегопад. Она была учительницей Леды, черноглазой, закутанной в тёплую шаль юной девушки. Леда крепко держалась за поводья чалой кобылки и по мере сил подпевала, и солдаты весело подхватывали припев. Песни умолкли к сумеркам, когда отряд поднялся в область лавин.
Ночевали в станичной пещере. Наутро отряд взошёл на горный перевал. Неприветливая земля, ничья земля. На бумаге — своя земля. Пустошь.
Скрррип… — бормотал снег под копытом. Они шли как можно тише. Копыта всех девяти лошадей были обмотаны шерстью, чтобы удар подковы по случайной льдинке не вызвал лавину с гор. Нагие вершины хребта скалились костяно-белым мрамором. Туда не поднимаются даже горцы. Никогда со времён Дней Святых на вершины не ступала нога человека.
Высоко над перевалом реяли чёрные птицы. Небо было цвета старого мёрзлого снега. И было светло.
И они постепенно расслабились. Шаг за шагом путники доверились хорошей тропе и надёжному снегу, тишине и добрым мордам лошадей. Ни один из мужчин не был рыцарем; все они были солдаты-добровольцы, без призыва пришедшие в армию Родины, которая не требовала от них ни этого, ни вообще чего-либо, кроме одного: жить достойно. Как люди.
В утренней тишине бандиты посыпались отвсюду. Сбоку, сверху, из трещин в отвесной скале, из-за неожиданного поворота и из-под лежалого снега… Ивар выхватил меч. Чужое лицо перед ним, блеклый глаз и оскал. Рука опередила мысль. Блеск, удар. Всё было единовременно. Взрывающийся снег и немое явление чужаков из белого Ничто гор; капли крови летят перед самым лицом, крупные, медленные и алые; рывок узды, и вот конь уже на дыбах. Сзади враг. Поворот, и наотмашь мечом, и краем глаза — пешая почему-то Эмира, спокойно ждущая, пока ухмыляющийся рыжий горец делает к ней уверенный шаг. Меч рассёк пустоту и случайно отбил удар, целящий прямо в бок, а ухмылка на лице горца сменилась удивлением. Эмира держит в руке тонкий меч, а из-под рыжей бороды бандита тонким веером хлещет кровь. Потом страшный удар по колену. Разворот.
— Хххы…
В руках бандита ходил чёрный молот. Не уйти. Удар пришёлся спереди и едва задел его голову. Сначала он даже не качнулся. Мгновение — и он ушёл во мрак.
Там была чернота, сверху, снизу. Голова и колено. И боль. Правая нога. Правая.
Её лицо явилось сквозь туман вокруг его души, словно священный сон. Выдох. Вдох. Горло натужно втягивало воздух в грудь. Ивар долго не мог сфокусировать взгляд и не особенно старался, зная: внизу, где-то на уровне колен, ждала жгучая боль. Лучше остаться здесь, вверху, лицом и лбом, на котором лежит прохладная ласковая рука… Но красавица звала. Дева была здесь, дева дышала тёплой жизнью в его губы, её ресницы трепетали, чёрные кудри смоляной рамой оттеняли белый лик. Дева без слов звала его: Проснись!
Когда он рванулся обратно в мир, навстречу ему белой рысью прыгнула боль, вцепилась в правое колено. Он застонал и вспомнил имя девы. Леда.
— У тебя тут разбита нога. Погоди.
И она неожиданно сильно вцепилась руками в его ногу чуть выше и чуть ниже раны. Погожу, решил Ивар; наверняка не уйду. Леда прикрыла глаза. Очень пышные, угольно-чёрные у неё были ресницы. Из-под них поблескивали белки глаз. Девушка втянула воздух сквозь сжатые зубы.