Ночи приносили ей еще большее беспокойство, чем дни. Она подолгу лежала без сна под балдахином своей кровати и чутко прислушивалась к тихим звукам, доносившимся из соседней комнаты. Алекс беспомощно краснела, когда представляла себе, как он раздевается и взбирается на свою с четырьмя колонками кровать, которую он привез с другого конца земного шара. Когда же в спальне капитана царила тишина, чувства ее приходили в такое смятение, что она даже не замечала, как вздох за вздохом рвутся из ее груди и как дрожит она всем телом, несмотря на душную теплоту ночи.
Она могла вспомнить каждое сказанное им слово, каждый подаренный им поцелуй, каждую его ласку. Теперь ей стало до боли ясно, что они ничего не означали. Он сказал, что она принадлежит ему, что он никогда не разрешит ей уйти. Почему же он изменил свое мнение? Возможно, он сердится на нее за то, что она убежала тогда в Сидней. Возможно, испытываемое им к ней желание уменьшилось до такой степени, что он больше не стремился соблазнить ее. Он вполне мог прийти к выводу, что преступница недостойна его внимания.
Но какова бы ни была причина столь разительной перемены, Алекс должна была бы только радоваться подобному повороту событий. В самом деле ей должно было бы стать намного легче, коль скоро он относится к ней с таким безразличием, и она должна была бы быть благодарна ему за это.
Но почему тогда так болит ее сердце?
Ей никогда не приходила в голову мысль, что у Джонатана, может быть, была тайна, тщательно продуманная цель, преследуя которую он и сохранял дистанцию между ними. Не подозревала она и того, что там, за стеной, из ночи в ночь он страдает душой и телом не меньше, чем она.
Что-то неизбежно должно было случиться. Напряженность между ними перерастала в пышущую жаром лихорадку. И хотя ни один из них не был пока готов признать это, возникшая перед ними дилемма имела простое решение.
Однажды вечером, примерно через неделю после возвращения на плантацию, Алекс осталась в одиночестве на кухне. Опершись о стол, она задумчиво смотрела в окно. На землю только-только начали опускаться сумерки. Она управилась со всеми намеченными на день делами: еда была готова, стол накрыт, посуда вымыта и расставлена. Колин и Агата отправились домой, захватив с собой по пакету с продуктами для детей. А красивый молодой хозяин Бори опять не явился на ужин.
Недовольно хмурясь, Алекс развязала тесемки фартука, сняла его и бросила на рабочий стол. Потом она пошла в сторону входной двери, решив под влиянием неосознанного побуждения отказаться от уже установившейся привычки проводить остаток вечера наверху, в своей комнате, за чтением, шитьем или за письмом дяде. В душе у нее царило какое-то странное беспокойство и острое, не такое, как всегда, ощущение одиночества. Вздохнув, она отворила дверь и вышла наружу.
Садившееся за горизонт солнце окрасило небо в великолепные цвета. Воздух уже был прохладен. Легкий бриз принес с собой знакомые ароматы горящих дров и жимолости. Уже взошедшая луна обещала ясную летнюю ночь. Где-то вдалеке раздавался вой дикой собаки динго, а совсем рядом овцы, коровы и быки все еще медленно бродили по пастбищу.
Алекс глубоко вздохнула и скрестила руки на лифе своего нового рабочего платья. Сшить его помогла ей Тилли. Они отрезали на платье кусок ткани от рулона, который нашли в одном из шкафов на чердаке. Сшитое из светло-бежевой шерсти платье было гораздо практичнее тех, которые подарил ей Джонатан, хотя нельзя было не признать, что оно ей не так шло. Цвет его был тусклым, а фасон слишком прост, чтобы его можно было посчитать модным. Но в нем Алекс было удобно двигаться, и оно было на удивление прохладным.
Без всякой предварительной мысли, куда ей направиться, Алекс не спеша пошла через двор. Взгляд ее бирюзовых глаз праздно переходил с одного предмета на другой, нигде не задерживаясь. Кроткая печальная улыбка коснулась ее губ, когда она посмотрела на раскинувшиеся впереди коттеджи и услышала неясный детский смех. «Там живут семьи, — подумала она, — люди, любящие друг друга… мужчины и женщины, которые делят радости и печали своей жизни, заново начатой в такой далекой и дикой стране».
У нее же никого не было. Бросив исполненный боли взгляд на небо, она закрыла глаза и почувствовала, как в горле ее образуется ком. Алекс с трудом переборола внезапно охвативший ее порыв побежать обратно в дом и уединиться в своей комнате и, открыв глаза, повернула в сторону большего из двух амбаров.
Ночь быстро надвигалась, но она шла дальше, не обращая на это никакого внимания. Ее отсутствия в доме никто не заметит. Джонатан Хэзэрд вообще едва ли помнит, что она все еще существует на свете.
Алекс отворила двойную дверь и проскользнула в прохладную, таинственную темноту амбара. Поскольку она здесь раньше уже бывала, Алекс вспомнила, что в нескольких футах от нее на столбе должен висеть фонарь. Она ощупью нашла его и зажгла огонь. Потом, взяв его в руку, она вернулась к высоким деревянным дверям. Оставив их лишь слегка приоткрытыми, она повернулась вокруг и осмотрела амбар.
Воздух здесь пропах смолистым, характерным ароматом еще не просохших досок, сложенных в одном углу в достигающие стропил штабеля. Финн Малдун рассказывал ей, что в интересах торговли выгодно придерживать их до тех пор, пока спрос на них в Англии не вызовет повышения цен. Таким образом, хотя овцы были лишены своих драгоценных шуб уже несколько недель назад, амбар все еще располагал местом для хранения товара, ставшего для плантации главным источником ее дохода. Выращивание продовольственных культур и разведение крупного рогатого скота было обязательным занятием на плантации, однако блестящее будущее сулила Бори торговля мериносовой шерстью.
Высоко подняв фонарь, Алекс пробралась к горе состриженной овечьей шерсти и не долго думая погрузилась в ее душистые мягкие недра. Она поставила фонарь у своих ног, легла на спину, скрестила руки под головой и на короткое мгновение засмотрелась на причудливые тени, отбрасываемые на стену пламенем от горящего масла. Ее веки тихо смежились. В хаос мыслей, овладевших ее сознанием, помимо ее воли вторгся образ высокого, зеленоглазого американца.
— Джонатан, — пробормотала она. Лишь смутно отдавая себе отчет в том, что она произнесла его имя вслух, Алекс повторила его полным тоски голосом и еще глубже закопалась в шерсть. «О Боже! Что я собираюсь сделать?»
В это время Джонатан верхом на лошади пересекал двор по направлению к дому. Внезапно он остановил коня. Его брови изумленно поползли вверх при виде исходящего из амбара узкого пучка бледно-золотистого света. Он знал, что работы на сегодня закончены, люди разошлись по домам к своим семьям, а Малдун еще днем сообщил, что собирается поехать на одну из ближайших плантаций, чтобы нанести своему приятелю давно обещанный визит. «Кто, черт побери, станет бродить здесь в такой поздний час? И зачем?» — подумал Джонатан.
Сорвав с головы шляпу, он небрежно бросил ее себе на колени и направил лошадь к амбару. Пока он ехал, он обернулся и посмотрел на дом. Ему показалось странным, что на верхнем этаже не светилось ни одно окно. Джонатан подумал, не легла ли Алекс спать. Как всегда, мысли о ней, лежащей в постели с закрытыми глазами, о ее округлом теле, не прикрытом ничем, кроме тонкой ночной сорочки, вызвали у него внезапный взлет раскаленного добела желания. Он не сдержал тяжелого вздоха.
Больше выносить это было ему не по силам.
Его терпение, его самообладание, его решимость преодолеть страсть уже готовы были изменить ему.
Вернувшись из Сиднея, он поклялся, что предоставит им обоим время на раздумья. Он хотел проверить свои собственные чувства, желая выяснить, действительно ли они, как он начал подозревать, столь сильны и долговременны. Одновременно он хотел убедиться, что ответная пылкая реакция Алекс на его поцелуи рождалась также под влиянием ее искренних чувств.