Цыганки смелы, не связаны светскими условностями, к тому же, по всеобщему заблуждению, доступны и развратны. С ними не церемонятся, когда богатым господам хочется поразвлечься.
Вот только ни одна рома не позволит использоваться себя для наслаждения как вещь. Когда женщины нашего народа разделяют с мужчиной ложе, ими руководит страсть, любовь, но никак не чужая прихоть.
— Убери руки, гаджо, — рыкнула я, решительно отстраняясь, не позволяя целовать себя, прикасаться к себе. А чтобы слова мои дошли до иберийца полностью, еще и отвесила ему тяжелую пощечину. Не ту, какую можно получить от изнеженной леди, такую, после которой лицо разбивается в кровь.
Голова Мануэля мотнулась, а на щеке остался отпечаток моей ладони, который постепенно наливался багрянцем.
Однако и пощечина не погасило адово пламя в черных глазах Мануэля Де Ла Серта. Отступаться от меня так легко он, кажется, не собирался.
Невозможно.
Недопустимо.
Мануэль застыл передо мной, кажется, не понимая, почему ему отказывают настолько категорично.
А я вот никак не могла понять, с чего вообще такое дикое предложение было мне сделано. Разве давала я хоть единый раз повод думать, что Чергэн привлекает этот наглый тип или его деньги? И сам Де Ла Серта прежде не давал мне никаких намеков на то, что его привлекает цыганская ведьма. Творец, как вообще дошло до такого? И как хватает совести Мануэлю домогаться любовницы друга, когда тот лежит в соседней комнате раненый?
— Стань моей, Чергэн. Я хочу этого, — хрипло произнес ибериец, готовый снова в любой момент перейти в атаку.
И в этот момент, не сдержавшись, я расхохоталась до слез. И, кажется, именно слезы были искренними, а вовсе не смех.
О, Творец, да за что же мне такое? Почему судьба оказалась настолько жестока, что свела меня с Мануэлем? Разве нельзя было пошутить иначе, не настолько жестоко?
Нет ничего хуже, чем любить того, кто слеп, будучи зрячим, и глуп, будучи мудрым.
Почему вышло так, что любит Мануэль Де Ла Серта незнакомку с бала-маскарада, затащить в постель собирается цыганку из табора, а не выносит всей душой — леди Еву.
И все эти три женщины — я. Это я. Одно лицо, одно тело, один голос… Будь все проклято… Почему он так ничего и не понял? Он что, глух и слеп настолько, что не видит очевидного?
А что произойдет, если он все поймет? Если любовь возвышенная, плотская страсть и ненависть сольются воедино и обратятся на один объект? Что выйдет в итоге? Какое из трех чувств победит?
— Зачем я нужна тебе? — тихо спросила я, сжимая кулаки.
Сейчас моя любовь отступила в сторону, оставив место только усталости и тихому отчаянию женщины, слишком сильно запутавшейся в собственных отношениях и готовой в любой момент возненавидеть того, кого прежде страстно любила.
— Зачем? — переспросил с недоумением Де Ла Серта, снова пытаясь обнять меня.
Очевидно, ибериец был тверд в своем намерении поколебать мое целомудрие до самых основ. К его несчастью, как бы ни была смела Чергэн, однако же леди Ева не может позволить себя обесчестить кому бы то ни было. Пусть даже мужчине, в которого столько времени влюблена настолько мучительно.
Ничто так сильно не возвращает мужчине здравомыслие как пинок под коленку. Можно было нанести и несколько более деморализующий удар, но тут уже противилось воспитание благородной леди, которое тоже никогда не исчезло.
— И почему же вы, гаджо, так глупы и самонадеянны? Думаешь, можешь получить меня вот так просто? По щелчку пальцев? И почему же? Потому что я простая цыганка, а ты сын маркиза? — шипела я, позволяя всей ярости и обиде вырваться наружу. — И почему ты думаешь, будто делаешь мне тем самым одолжение? Перед тобой стоит шувани, а не продажная девка, которую можно снять на улице за фартинг.
Наверное, я все-таки ждала извинений, ждала того уважения, которое получала от рома, и которое получала как дочь лорда Дарроу… Но ибериец поступил так, как считал верным.
— Так я тебя и не за фартинг покупаю, Чергэн. Я предлагаю много большее. Это не интрижка на неделю или две, Чергэн. Ты получишь содержание до конца жизни. И я… Я собираюсь быть с тобой долго.
Какое редкостное…
— Ты ищешь женщину, с которой встретился на маскараде, — напомнила я, ощущая усталость и горечь. — Ты собираешься жениться на ней, когда найдешь. И хочешь, чтобы я помогала в поисках. При этом ты же просишь стать твоей содержанкой. Ты мешаешь с грязью меня, а заодно и ту, другую.
На породистом лице Мануэля Де Ла Серта появилось выражение крайнего непонимания.
Еще бы… Какая же бедная девушка не пожелает пойти в содержанки к богачу, причем молодому и не уроду. Интересно, окажись я Чергэн целиком, согласилась бы?