– Идемте, моя малышка. Мы должны забрать ваш выигрыш.
Они прошли под руку к ближайшей кассе, подождали, пока рассеется толпа желающих сделать ставку на следующий забег, а потом получили ее выигрыш. Это было всего несколько фунтов, но Грейс радовалась как ребенок, что вообще что-то выиграла.
Когда они уже собрались уходить, Рочдейл увидел знакомую округлую фигуру. Проклятие, это был лорд Шин, под руку все с той же девицей, которая была с ним в опере. Рочдейл быстро взглянул на Грейс, чтобы убедиться, что ее вуаль на месте, и обнял ее за плечи.
– Поверните лицо к моему плечу, – прошептал он. – Приближается лондонский знакомый, и он, несомненно, заговорит со мной. Он знает вас, я видел его на ваших благотворительных балах, это он пытался прорваться в нашу ложу в опере. Он как раз из тех, кто начнет распускать сплетни, если узнает вас. Осторожнее, моя дорогая. Вот он идет. – Он крепче обнял ее и повернул так, что ее лицо оказалось скрыто за его плечом.
– Рочдейл! Какая встреча, старина! – Шин был одет, как обычно, в кричаще-яркий жилет, который только подчеркивал его жирный живот. Полногрудая рыжая девица рядом с ним была одета не менее кричаще, на ее шее висело слишком много украшений, а шляпка была перегружена перьями.
– Шин. – Рочдейл кивнул в знак приветствия.
– Я только что видел, как твоя кобылка взяла последнюю скачку, – сказал Шин. – Отличная лошадка. Будет стыдно потерять ее, да?
– Она хорошо пробежала. Но извини, у меня есть еще кое-какие дела.
– Если мне будет позволена дерзость заметить, ты поймал рыбу покрупнее, чем этот кусок муслина, который прилип к твоему рукаву, как ворсинка к бархату. Одну большую христианскую рыбу. До Гудвуда меньше месяца. Время бежит быстро. Конечно, чем больше ты канителишься здесь, тем лучше для меня. Моя конюшня ждет свою новую обитательницу.
– Прощай, Шин. – Рочдейл быстро пошел прочь, пока Шин не успел сказать большего.
– О чем он говорил? – спросила Грейс, когда он наконец ослабил тиски, которыми сжимал ее руку. – Что он имел в виду под большой христианской рыбой?
Рочдейл отмахнулся от ее вопроса, щелкнув пальцами.
– Ничего особенного, моя дорогая. Это все касается разведения лошадей. Это касается некоторых интимных деталей поведения животных, которые вам неинтересно знать, уверяю вас. Ну а теперь идемте, посмотрим, какой приз Серенити только что выиграла для меня.
Несомненно, это был один из самых счастливых дней в ее жизни. Небо было голубым, солнце сияло, и все в мире было правильно. По крайней мере в ее мире! Грейс наконец-то стала «веселой вдовой», вероятно, самой веселой из них всех. Она была так довольна собой, что ее щеки болели от улыбок. Она была готова взорваться от радости.
И все из-за того, что позволила Рочдейлу стать ее любовником.
То, что она была с ним, изменило ее даже больше, чем она ожидала. Пробуждение физической страсти, кажется, всколыхнуло все остальные чувства. Все было более ярким и живым, так, наверное, чувствует себя близорукий человек, впервые надевший очки. Цвета были ярче, звуки – отчетливее, цветы – ароматнее, еда – вкуснее. Грейс чувствовала себя так, будто на ней была новая кожа. Она была чувствительна ко всему, что касалось ее, ощущала текстуру каждой ткани, ощущала даже воздух, касающийся ее. И смаковала каждое новое ощущение. Казалось, будто она дремала всю жизнь и только теперь проснулась.
Ньюмаркет, как выяснилось, был прекрасным местом для пробуждения чувственности. Все здесь подогревало эмоции. Толпы людей, лошади, ипподром, пустоши. И Рочдейл. Ничто так не пробуждало ее любви к жизни, как он. Грейс стояла в стороне, пока он около жокейского клуба разговаривал с каким-то джентльменом о деньгах, которые выиграла Серенити. Глаза Грейс жадно пожирали Рочдейла. Она не могла больше смотреть на него и не представлять тело под прекрасно сшитым костюмом и плотно облегающими панталонами. Она остро осознавала теперь, насколько они тесные, видела каждый мускул и контур. Рочдейл был таким же прекрасным животным, как Серенити. Каждое движение плавное и мощное, сложное и грациозное. Она не могла отвести от него взгляд и радовалась, что вуаль закрывает ее лицо. Если бы кто-нибудь увидел это, то понял бы, что она без ума от него, как школьница.
Ее чувства к Рочдейлу были слишком спутаны, чтобы выразить их. Вместе они говорили обо всем, но только не об этом, не о том, что они чувствуют. Эмоции Грейс были такими сильными, такими исключительными, что это, наверное, была любовь. Или просто прилив острых ощущений от ее первого настоящего чувственного опыта – новизна плотского вожделения? Она считала, что тут не только это, но ей не хотелось подробнее анализировать свои чувства, особенно учитывая, что Рочдейл не сказал ни слова о любви к ней. И не скажет, конечно же. Ведь для него это все обычно. Если она откроет ему свое сердце, он, без сомнения, сочтет ее наивной и глупой. Поэтому Грейс не говорила ничего. Но ее сердце было переполнено, а душа пела.
Они оставались на ипподроме несколько часов, посмотрели еще несколько скачек, Грейс еще делала ставки и выигрывала. Они снова посетили конюшни, где Рочдейл обсудил с Сэмюелом Траском планы возвращения Серенити в Беттисфонт. Когда же наконец направились назад, в «Королевскую голову», Грейс падала с ног от усталости. Учитывая, как мало она спала прошлой ночью, это было неудивительно.
– Я только сейчас поняла, – сказала она, когда они вошли в гостиницу, – что мы остаемся здесь еще на одну ночь. То есть я хочу сказать, мы, конечно, остаемся, но как странно, что я ни разу не подумала о том, чтобы вернуться домой.