– Дайте-ка мне взглянуть, – попросила Феба, опускаясь рядом с Рейвенелом на колени.
– Нет, вам нельзя.
– Почему?
Он бросил на нее не слишком приветливый взгляд.
– Эта царапина… в неподобающем месте.
– Бога ради, я была замужем! – И Феба потянулась к краю его рубашки.
– Подождите! – Загорелое лицо Рейвенела приобрело оттенок розового дерева, и он буркнул работникам, с большим интересом наблюдавшим за этой сценой: – Имею я право уединиться?
– Так, ребята, чего рты разинули? Ну-ка живо за работу! – рявкнул Кирпич.
С ворчанием те начали расходиться.
Феба приподняла на мистере Рейвенеле рубашку. Верхние три пуговицы на брюках были расстегнуты, пояс сполз, открыв ее взгляду мускулистый торос. Одной рукой Уэстон прижимал грязную тряпку к месту на несколько дюймов выше левого бедра.
– Рана открытая, а вы прижимаете к ней это тряпье! – возмутилась Феба.
– Ничего другого не нашел.
Феба извлекла из карманов три чистых накрахмаленных носовых платка и сложила их вместе.
Глядя на нее, Рейвенел вскинул брови.
– Вы всегда носите с собой столько носовых платков?
Феба невольно улыбнулась.
– У меня дети. – Склонившись над ним, она осторожно убрала тряпку. Из трехдюймовой царапины на боку сочилась кровь. Рана была небольшая, но довольно глубокая – надо бы наложить швы.
Когда Феба прижала к раненому месту сложенные носовые платки, Уэстон зашипел и поморщился, попытавшись отстраниться, словно хотел избежать физического контакта с ней.
– Миледи… я могу и сам…
Он замолчал и судорожно втянул воздух, попытавшись оттолкнуть ее руку. На лице все еще горел румянец неловкости, а синева глаз пылала, словно пламя в сердце лесного костра.
– Простите, – произнесла Феба, – но придется надавить, чтобы остановить кровотечение.
– Мне не нужна ваша помощь! – отрезал Уэстон. – Дайте я сам.
Задетая его грубостью, Феба отпустила сложенные платки. Рейвенел, нахмурив густые черные брови и стараясь не встречаться с ней взглядом, прижал ткань к ране.
Невольно она бросила взгляд украдкой на обнаженную часть его торса – мускулистую загорелую плоть, словно отлитую из бронзы. Ниже, ближе к бедру, золотистый загар сменялся белизной слоновой кости. В этом было столько интригующего, интимного, что внутри у Фебы что-то сжалось – странно, но приятно. Склонившись над Рейвенелом, она невольно вдыхала его мужской аромат, прогретый солнцем, с примесью пота и пыли. И вдруг ее охватило почти непреодолимое желание коснуться его, провести пальцем по этой границе между загаром и белой кожей.
– Я пошлю кого-нибудь из ваших людей за лошадью и телегой, чтобы отвезти вас в поместье, – как-то удалось выговорить ей.
– В этом нет нужды: дойду сам.
– Это небезопасно – кровотечение может усилиться.
– Это просто царапина!
– Но глубокая. Возможно, придется зашивать.
– Все, что мне нужно, – мазь и повязка.
– Это пусть решает доктор. А пока мы отвезем вас домой.
– Вы что, намерены применить ко мне силу? – вполголоса мрачно поинтересовался Уэстон. – Потому что иначе погрузить меня на телегу вам не удастся!
Сейчас он выглядел таким же свирепым, как тот бык, что едва его не убил, но Феба не собиралась идти у него на поводу: из чисто мужского упрямства он мог себе навредить.
– Простите, если я чересчур раскомандовалась, – произнесла она самым умиротворяющим тоном, на который была способна. – Со мной всегда так, если за кого-то беспокоюсь. Решать, естественно, вам. Но сделайте одолжение, хотя бы для того, чтобы избавить меня от беспокойства по пути домой.
Уэстон немного расслабился и процедил сквозь зубы:
– Здесь я указываю, кому что делать.
– Я вовсе вам не указываю.
– Но пытаетесь.
Феба не удержалась от улыбки:
– И как у меня выходит?
Уэстон медленно поднял голову, но ничего не ответил – только смерил ее странным долгим взглядом, от которого сердце у Фебы забилось с такой скоростью, что даже голова закружилась. Ни один мужчина никогда еще так на нее не смотрел, даже муж – для него она всегда была близка и достижима, ее существование прочно вплетено в канву его дней. С самого детства она была для Генри надежной гаванью. Но этот мужчина хотел от нее чего угодно, только не безопасности!
– Лучше бы вам не перечить моей дочери, Рейвенел, – раздался из-за спины голос герцога Кингстона. – В последний раз, когда я попытался в чем-то ей отказать, она подняла такой страшный крик, что собрала все поместье!
Это замечание разрядило обстановку.
– Папа, – со смехом воскликнула Феба, оглядываясь на него через плечо, – мне было тогда два года!