Переходя из комнаты в комнату, Уэст по большей части молчал, стараясь скрыть свои чувства под маской спокойствия и рассудительности. Казалось, сердце его после долгих месяцев спячки вновь пустилось вскачь, разгоняя кровь по жилам так, что теперь все тело ныло от напряжения.
Теперь ему стало ясно: таких, как Феба, больше нет, никто с ней не сравнится. Она такая одна, и это его гибель.
Не меньше – пожалуй, даже больше – смущали Уэста теплые чувства к ее детям, этим ясноглазым, до боли невинным мальчишкам, с которыми он только что завтракал. Он чувствовал себя обманщиком: сидит за одним столом с этими ангелами, как будто не он совсем недавно был негодяем, которого порядочные люди не хотели пускать на порог!
Ему вспомнился разговор с Этаном Рэнсомом прошлым вечером, когда они сидели за ужином в вестсайдской таверне. Еще в те времена, когда Рэнсом находился в Эверсби, между ними завязалась дружба. На первый взгляд их судьбы были совершенно непохожи: Уэст родился в семье аристократов, Рэнсом был сыном ирландского тюремщика, но в то же время они имели много общего: оба глубоко циничные и втайне сентиментальные, они никогда не забывали о темных сторонах своей натуры.
– И ты готов всю оставшуюся жизнь спать с одной-единственной женщиной? – спросил Уэст Этана за кружкой «половинки» – ирландского эля, в равных долях смешанного с портером, когда узнал, что тот решил покончить с холостяцкой жизнью и жениться на мисс Гаррет Гибсон.
– Без тени сомнения, – ответил Рэнсом со своим певучим ирландским выговором. – Она – отрада моего сердца. И только полный идиот решится изменить женщине, у которой есть собственная коллекция скальпелей!
Уэст ухмыльнулся, но тут же помрачнел, едва ему пришла следующая мысль:
– Она ведь захочет детей?
– Непременно.
– А ты?
– От этой мысли у меня кровь стынет в жилах, – откровенно признался Рэнсом, а затем пожал плечами. – Но Гаррет спасла мне жизнь. Теперь пусть делает со мной что пожелает. Даже если захочет продеть мне кольцо в нос, буду стоять кротко, как ягненок.
– Во-первых, городской ты неженка, ягнятам не вдевают кольца в носы. Во-вторых… – Уэст сделал паузу, осушил одним махом половину своей кружки, а затем договорил слегка охрипшим голосом: – Наши папаши лупили нас ремнем, плеткой и кулаками.
– Верно, – согласился Рэнсом. – «Учили по-мужски» – так они это называли, – но что с того?
– И ты со своими детьми намерен поступать так же?
Рэнсом сузил глаза, но ответил ровным голосом:
– Нет, конечно.
– Кто сможет тебя остановить? Жена?
– Зачем меня останавливать? Я просто на это не способен – возмутился Рэнсом, и сейчас его ирландский акцент был особенно заметен. – Ты что, мне не веришь?
– Не думаю, что это будет легко.
– Справлюсь, если хочу, чтобы они не боялись меня, а любили.
– Они будут тебя любить в любом случае, – мрачно возразил Уэст. – Каждый тиран знает: что бы он ни творил – дети все равно будут его любить.
Допивая свою кружку, Рэнсом не отрывал от него задумчивого взгляда.
– Не раз случалось, что отец подбивал мне глаз или расшибал губу, а матушка говорила: «Он не виноват, сынок. Просто в нем столько силы, что ему трудно с собой справиться». А потом я понял, что матушка ошибалась. Беда папаши была не в силе, а в слабости. Куражиться над тем, кто не даст сдачи, может только слабак. – Он махнул служанке, чтобы подала еще эля. – Быть может, ты вспыльчив, Рейвенел, но издеваться над беззащитными ты не сможешь. И я не смогу. Вот почему я знаю, что моим детям ничто не грозит. Кстати, о тебе: что будешь делать со своей рыженькой вдовушкой?
– Черта с два я знаю! – буркнул Уэстон.
– Ну, знаешь, можно жениться. Не собираешься же ты вечно бегать от женщин.
– Я не готов по твоему примеру принести себя на жертвенный алтарь, – отрезал Уэст. – Мы, конечно, друзья, но не настолько же!
Рэнсом ухмыльнулся и откинулся на стуле, пока служанка ставила перед ним кружку.
– Послушай моего совета, дубина. Наслаждайся счастьем, пока живой, после смерти-то будет поздно!
Мысли Уэста вернулись в настоящее, когда Феба ввела его в просторный парадный зал с высоким позолоченным потолком и затянутыми шелком стенами. Над мраморным камином висел портрет молодого человека в три четверти роста. Солнечный луч падал из окна на изображение так, что лицо изображенного словно светилось.
Завороженный, Уэст подошел ближе и тихо спросил:
– Генри?
Феба молча кивнула.
Генри стоял у библиотечного стола с самоуверенным изяществом, небрежно положив руку на стопку книг. Красивый и трогательно хрупкий молодой человек, темноглазый, с правильными чертами бледного, словно фарфорового лица, очень тщательно выписанного. А вот края сюртука и брюк, слегка размытые, сливались с темным фоном, как будто человек на портрете, позируя, постепенно отступал с переднего плана, исчезал.