Войдя к себе, он тут же отослал Пьера, сбросил в спальне одежду и бросился на постель. Сон не приходил, да он его и не ждал. Было над чем подумать.
Обыск в своей комнате он мог списать на любопытство служанки. Сегодняшний инцидент тоже подпадал под обычный риск, которому подвергается всякий, кто бродит по ночному Лондону. И все-таки вряд ли эти происшествия были случайными. Кто за ними стоит? Пендлтон? Его явно интересовало, чем он занимается в Лондоне. Но напасть на него? Зачем? Почему на него напали? Это было загадочным, если исключить очевидную причину – ночные воры и легкая добыча. А может быть…
Джейсон спал плохо и проснулся в отвратительном настроении, которое не улучшил ранний визит дяди, хотя Роксбери не усложнял ими жизнь своего племянника. Что же случилось? Сидя с дядей за столом, сервированным по этому случаю с особым тщанием, Джейсон внимательно рассматривал его.
Костюм из тонкого голубого сукна безукоризненно облегал широкие плечи герцога, столь же безукоризненным был и галстук, сияющий снежной белизной и завязанный изысканным узлом. Уже ранним утром герцог являл собой образец джентльмена.
Поскольку он не делал попыток завязать разговор, осматриваясь, как устроился племянник, Джейсон был вынужден поинтересоваться, была ли причина, по которой дорогой дядя навестил его так рано?
– Нет, мой дорогой мальчик! Я просто оказался по соседству и решил зайти. Как складываются ваши дела в последнее время?
– Прекрасно.
– Да? И ничего более? Расскажите, как вы развлекаетесь. – И герцог широко распахнул серые, абсолютно невинные глаза.
Джейсон задумчиво уставился на них. Знал ли Роксбери о событиях прошлой ночи? А если да, то откуда, черт побери, узнал обо всем так скоро? Поднеся к губам чашку кофе, которую только что налил Пьер, Джейсон произнес без всякого выражения:
– Развлекаюсь я просто отлично. Бэрримор и Харрис познакомили меня со всеми притонами Лондона, я же обнаружил те, о которых они и не слышали. Правда, последняя ночь, должен признаться, была довольно умеренной. Была карточная игра у Бэрримора. Играли он, Харрис и Клайв Пендлтон. Сидели мы почти до утра. Это то, что вы хотели знать?
Герцог нахмурился.
– Джейсон, что, Пендлтон ваш близкий друг? Откинувшись в кресле, Джейсон признал:
– Нет, я бы этого не сказал. Я бы сказал, что он и Элизабет Маркхэм появляются, когда их меньше всего ожидают. Клайв, кажется, хотел бы стать моим другом – не могу понять, по какой причине.
Роксбери явно замялся, потом, словно приняв решение, произнес:
– Сейчас важно, чтобы вы до конца понимали, что такое Клайв Пендлтон. Это нечто больше чем просто светский сплетник, питающийся свежими скандалами. Еще два года назад он был капитаном в армии, затем продал свой патент или, точнее, был вынужден его продать. Именно в период его пребывания на службе мы впервые им заинтересовались. Армия использовала его уникальную особенность: он способен был проглядеть документ в течение нескольких секунд и затем, даже через несколько месяцев, воспроизвести его буквально! Он был бесценным агентом за линией наполеоновского фронта до тех пор, пока, к несчастью, не начал продавать собранную информацию тому, кто больше даст. Весьма непатриотично. Доказано ничего не было, но его попросили продать патент и вернуться к гражданской жизни. Он это сделал, но ведь оставались другие сферы, пригодные для его деятельности. Как и в армии, мы до сих пор не можем поймать его за руку. Он очень хитер – нельзя же арестовать человека только за то, что его видели в обществе известных французских агентов…
Беззвучный свист вырвался из губ Джейсона, его зеленые глаза внезапно тревожно вспыхнули.
– Итак, – произнес он невозмутимо, – вы полагаете, что Пендлтон интересуется мной как возможным источником информации, годной на продажу?
– Полагаю, это весьма вероятно, – кивнул герцог. – И должен предупредить вас: будьте осторожны. Пендлтон опасный человек. Многое бы я дал, чтобы схватить его за руку.
– Понимаю. Я учту ваше предупреждение, дядя, но не думаю, что он узнает что-либо от меня.
– Уверен, что не узнает, особенно если у вас нет секретов.
Джейсон улыбнулся, но не рискнул встретить задумчивый взгляд серых глаз дяди. Они поболтали еще несколько минут, и герцог отбыл.
С отъездом Бэрримора и Харриса Джейсон обнаружил, что дни тянутся невыносимо долго, и, хотя обычно мысль о балах его не волновала, он почувствовал, что с удовольствием ждет новую встречу с Элизабет на вечере у ее матери. Вот будет забавно, как она станет пускать в ход свои уловки и как Клайв попытается вытянуть из него информацию.
Наступило утро пятницы. В одиннадцать часов Джейсон сопровождал дядю на верховой прогулке в Гайд-парке. Там они встретили Клайва, но он только прикоснулся к шляпе и проехал дальше. Джейсон обменялся взглядом с дядей, тот пожал плечами и спросил:
– Вы сильно его обыграли в ту ночь у Бэрримора?
– Нет, думаю, что дело не в этом. Вероятно, он изменил тактику, предоставив меня нежностям Элизабет. Интересно, не туда ли он едет?
Клайв направлялся именно туда. Несмотря на ссору с Элизабет, они решили в день бала встретиться утром, и, прибыв в дом графа Маунта, Клайв застал ее в ярости. Едва он успел войти в комнату, а слуга – выйти из нее, как Элизабет буквально взорвалась:
– Клайв, здесь это проклятое цыганское отродье! Вместе с матерью! Они явились вчера вечером.
Глава 3
В этот момент Кэтрин Тримэйн из узкого окна спальни уныло смотрела вниз на Гросвенор-сквер. Чуть ли не с отвращением она рассматривала мощеную улицу, окружавшие площадь элегантные городские дома, тоскуя о тихих зеленых лугах Лестершира. Она все еще предпочитала деревню городской суете – и в этом мало изменилась за истекшие шесть лет. Зато как эта юная леди в муслиновом платье цвета лаванды, с непокорными черными кудрями, повязанными золотой тесьмой, отличалась от дикого неухоженного ребенка, которым она была тогда! Одевалась она так, как требовалось от наследницы древнего и благородного рода; если бегство было невозможно, умела разумно и вежливо беседовать в любой аристократической гостиной, изящно при этом разливая чай. Ни осанка, ни речь, ни манеры не выдавали раннюю историю ее жизни. Но внутри Кэтрин так и осталась «проклятым цыганским отродьем», как в отчаянии окрестила ее Элизабет.
Даже обучение в очень строгой и чопорной школе для юных леди не смирило ее своевольной натуры, не убавило жажды беззаботной свободы, которую она познала в таборе. При воспоминании о школе миссис Сиддон ее нежные губы всегда сжимались, а миндалевидные фиалковые глаза начинали мрачно поблескивать. Боже, как она все вытерпела! До сих пор она помнит то страшное утро, когда Рейна сунула их с братом прямо к носу высокомерного графа – ее отца. До сих пор ее трясет от тех давних воспоминаний. Оторвав от веселой, полной приключений цыганской жизни, какой она ее помнила, ее бросили в совершенно иной мир, в иную семью. Они с Адамом утешали друг друга и держались вместе, объединившись против странных людей и их странных требований – умываться, менять одежду в течение дня, носить башмаки. Вспомнив старые раны, старые обиды, Кэтрин в сотый раз пожалела, что не осталась неизвестным, неухоженным цыганским отродьем. Много раз цепи, связавшие ее с Тримэйнами, готовы были лопнуть под натиском протеста, то и дело потрясавшего все ее существо.
Слава Богу, подумала она с внезапным теплым чувством, что у их подлинной матери леди Рэйчел Тримэйн было такое безошибочное чувство такта. Рэйчел не слушалась своего любящего сердца и не осыпала детей знаками материнской любви. Она позволила им, диким лесным зверенышам, самим сделать первые шаги к дружбе. Поначалу Кэтрин с глубоким подозрением отнеслась к этой приятно пахнущей моложавой женщине, которая должна была занять в ее сердце место Рейны, и с возмущением отталкивала любое проявление любви с ее стороны. Но время притупило начальную неприязнь, и Кэтрин с удивлением обнаружила, что очень любит свою мать. Рэйчел нельзя не любить, поняла Кэтрин, такой уж она человек.